– Раз мой сын и ваша Татьяна наконец изъявили спуститься, то, быть может, Татьяна Дмитриевна нам что-нибудь исполнит напоследок? – нетерпеливо прозвучал Эдмонд де Вьен.

Татьяна, развернувшись ко мне, просила взять определенные минорные аккорды и начать медленно их наигрывать. Сказала, мол, когда она запоет, я пойму, как продолжить мелодию. Уточка оказалась довольно избирательна в музыке и остановилась на старинном романсе о любви. Пока Танин голос дрожал на верхних нотах, я поймал себя на мысли, что мне хочется расплакаться и скрыться где-нибудь. Душа бушевала, я только и думал о своей подлости, о бесчестном споре на девственное дитя. Стыд снедал мое сердце, особенно на постоянно повторяющейся фразе «не обмани». Когда музыка кончилась, в комнате повисла мертвая тишина.

– Тати, ты зачем выбрала эту песню? Лучше не могла вспомнить? Посмотри, ты всем испортила настроение, – грозно произнесла г-жа Уткина.

– А я считаю, очень кстати, – сказал Эдмонд де Вьен.

После я не вступал в последние разговоры, что вели между собою граф и старый князь. Анна Сергеевна лишь иногда добавляла что-то в диалог, но в основном только слушала, опасливо ловя каждую фразу Дмитрия Павловича. Сложилось впечатление, что мамаша Тани боится, что г-н Уткин раскроет какую-нибудь тайну. В сердце моем въедливо дребезжал романс Тани, я все думал, где теперь достать деньги, чтобы отдать их Державину. Утопая в мыслях, я неожиданно почувствовал, как к моей кисти, расслабленно спадающей с подлокотника, прикоснулись холодные пальчики. Выпрямившись, я тотчас взглянул на уточку. Отрывисто убрав руку, девочка замерла. Из любопытства мне вдруг захотелось ответить Татьяне. Стоило тронуть холодную лапку уточки, как она еще больше заволновалась. Сплетя пальцы, я ощутил, словно маленькие электрические импульсы, пробуждающие в сердце нечто развратное и низкое, разнеслись по телу. Вместе с тем Таня живо отняла руку и отвернулась, а Эдмонд де Вьен докончил говорить и поднялся с места.

– Благодарю вас, дорогущие (он сказал именно так: «дорогущие»!) господа, что уважили нас визитом, – залихватски произнес Дмитрий Павлович, в то время как старый князь мешкал с одеваниями из-за старого и, по по-видимому, слепого лакея, плохо подающего пальто.

– Мы тоже благодарны, – нервно бросил отец, косясь на слугу.

Когда мы раскланялись и уже собирались уходить, Татьяна вдруг остановила меня:

– Ваше сиятельство Адольф де Вьен, не забудьте, пожалуйста, что я еще не закончила ваш портрет!..

– Этого ни за что не забуду, Татьяна! – намекая на прикосновение, улыбнулся я и, вновь поклонившись, скрылся за дверями вслед за папашей.

Уже в карете я все раздумывал, кончать мне со спором на уточку или же нет. Отец же молчал и кипел внутри, так что стоило мне начать разговор, как его прорвало.

– Сегодня вы ни разу не кашляли, папа, – тихо подметил я.

– Вижу, моя болезнь доставляет тебе особенное удовольствие, раз таким наблюдательным стал! Копаешь под меня, довести пытаешься! – прошипел Эдмонд де Вьен. – Сначала ты поселился у меня, теперь за каждым шагом следишь! Зачем ты это делаешь? Думаешь, я слеп, ежели змея близко, то не замечу, как придушит меня?

– О чем вы, папенька?

– О чем?! – вспыхнул старый князь. – Возможно, «Блуд Девьенович» и «змий» тебе о чем-нибудь говорят?! Только за предыдущий месяц ты проиграл восемнадцать тысяч! Вопиющая сумма! Ты хоть понимаешь, что это бешеные деньги?!

– А! Это вам граф Сахаров донес? Так я его в счетоводы нанял, – улыбнулся я.

– Тебе все смешно! Почему после балов я должен выслушивать насмешки, сплетни и разговоры о твоем поведении, о твоих многочисленных похождениях, о проигранных баснословных суммах, карточных долгах и «тайных четвергах»?! Почему Сахаров и Крупской говорят, что ты должен был вернуть деньги на этой неделе, при этом как будто требуя их с меня, а не ты мне об этом докладываешь?! Это ты считаешь смешным? Сначала волочился по всей Франции, здесь дорвался, выдумал себе свою распутницу Аранчевскую, теперь еще этих проклятых уток где-то откопал! – брызжа слюной, кричал Эдмонд де Вьен и, заметив, что я усмехнулся после слов про уток, разъярился пуще: – Чтобы ноги твоей больше не было в моем доме! У тебя есть два своих особняка, живи там! Хватит выжидать моей кончины, хватит доводить меня! Ты единственный наследник, так что не волнуйся, все мое богатство будет отдано тебе! Вот только в этом нет никакого смысла! Ты потеряешь все, пока не останешься без панталон!