– А как же военная служба?! – неуместно вспылил Дмитрий Павлович, чем, видно, цепнул моего отца за больную мозоль. – Вот я служил, сын мой, Димка, служил, участвовали вместе в наполеоновской! Он хоть и мальцом тогда был, но большим удальцом! Какая то была битва, как мы лихо утерли нос проклятым французам!.. На той войне мы познакомились с князем Львом Константиновичем – удивительный, прекрасный человек, как и сын его – ну вылитый отец! Я, бывает, смотрю на них двоих и вообще не вижу разницы. А вы, Адольф де Вьен, должны были, как благородный человек, пройти азы! Ум умом, а военное дело по расписанию!

– Каждому свое. – ответил я, кушая горячего шоколаду. – Одним суждено грызть гранит науки, другим воевать.

– Да как же одним одно, другим другое, всем!.. – хотел было оспорить граф, но супруга его перебила.

– Исполните нам что-нибудь на скрипке, милый наш Адольф де Вьен! Слышала, ваш музыкальный дар очень нахваливают.

– С удовольствием бы вас уважил, но, может, лучше поговорим о Татьяне Дмитриевне?

– Адольф, не заставляй себя уговаривать, – недовольно пробубнил старый князь.

– Увольте, папа, я и не думал заставлять кого-либо меня уговаривать. С радостью что-нибудь исполню.

– Ну манифик, в таком случае! – ехидно вставила графиня, подымаясь с кресел. – Предлагаю проследовать за мной, дорогие гости, в музыкальную комнату. Как раз и Тати вам что-нибудь исполнит. Да, дочь?

Но уточка, не утруждаясь ответами, промолчала, глупо вылупив глазенки. Меж нами повисла неловкая тишина, каждый хотел ее прервать, но не знал, о чем начать разговор. Старый князь, не утерпев, бросил на меня разгневанный взгляд. Покрасневшее лицо его шипело злостью: «по твоей милости я терплю унижение, вращаясь среди Уткиных! Ты еще поплатишься!» – говорило оно. Пройдя по бедной анфиладе дворца, мы оказались в музыкальной гостиной, все такой же желто-серой и грязной, как предыдущая комната. На ножках подсвечника и на полу блестели шматки затвердевшего воска. В правом углу зала находился деревянный рояль с поцарапанной крышкой, а в противоположной стороне одиноко пребывала тонкая лакированная скрипка, что выглядела гораздо ценнее, чем весь особняк Уткиных целиком. Посредине комнаты на пыльном ковре располагался длинный кофейный столик, а вокруг него пять старых кресел из желтого атласа с кой-где торчащими нитками. Родители Татьяны и старый князь заняли те места, что были у скрипки, нам же с графиней осталось два с другой стороны. Когда все уселись, я принялся исполнять Вивальди, переделанного на свой манер. Композиции, вышедшие из-под моего пера, отличаются особенностью исполнения и нравятся далеко не всем. Эдмонда де Вьена мои мелодии раздражают, как и остальное производимое мною. Старый князь считает, что я слишком во всем напыщен. По его мнению, смычек мой рвет струны, которым ничего не остается, как истошно визжать.

По окончанию выступления, ожидаемо, зааплодировали только Уткины. Отец же продолжал помешивать сахар в чае и ухмыляться.

– И что, вам понравилось? – насмешливо спросил Эдмонд де Вьен.

– Разумеется! – воскликнул Дмитрий Павлович, вновь взбудоражив старого князя. – Вот только, признаться честно, так и не понял, чью музыку-то послушал.

– Это переписанная мною «la follia» Вивальди.

– Вы гений!.. – оживилась Татьяна. – К слову, г-н де Вьен, я долго думала, но решилась. Очень хотела бы вас запечатлеть на холсте. Надеюсь, вы мне не откажете?

– Не смею отказать, Татьяна Дмитриевна, но уместно ли сейчас?

– Г-н де Вьен, как высокий мастер своего дела, вы обязаны увидеть картины Тати, она у нас тоже достойно рисует, – ответила Анна Сергеевна, затем обратившись к слуге: – Степан, позовите Юлию Савишну, пусть она подойдет в мастерскую.