– Любый мой.

Не отпуская лезвие, Жорка, провёл им по подбородку, затем по шее, скользнул в вырез кофты.

– Может ну его? Пойдём сразу на сеновал.

– Нет, – Дуня нырнула рукой в вырез. – Я Маньке обещала. Да и самой может сгодиться.

– Тогда поторопимся, – Жорка выудил нож из выреза. Повертел перед носом. – Где тут у неё замок?

– Какой замок, ты чаво? У неё деревянная задвижка только, да и ту она не использует. Толкай, да заходи.

– Тьфу, – разочаровано сплюнул грабитель и надавил рукой на дверь.

В сенях стоял преисподней мрак и жуткая вонь.

– Что это? Травы?

– Наверное.

– Что это за травы такие? Ядовитые?

– Я почём знаю.

Жорка сунул нож в карман и вытащил спички. Чиркнул. Сизое пламя осветило грязные квадраты ногтей. Поднял руку с горящей спичкой вверх и поводил из стороны в сторону. Весь притолок был увешан сухими пучками трав.

– Да их тут… – Спичка погасла и они вновь потеряли друг друга из виду. – Ты хоть знаешь, какие нужны?

– Не-а.

– Вот те раз. И как быть?

– Все возьму, а там разберёмся.

– Сложить бы во что.

– А ну чиркни ещё, может, где мешок есть.

Огонёк вспыхнул неожиданно ярко, серная головка оторвалась, взлетела и тут же погасла. Жорка пульнул обломок спички в темноту.

В образовавшейся тишине был едва различим странный, ни на что не похожий звук.

– Чаво это? – Дуня прильнула телом к Жорке.

– Спужалась? – Воспользовавшись моментом, Жорка ущипнул подругу за ягодицу, но та словно и не заметила. Приложила палец к губам.

– Тсс… Послухай.

Жорка замер. Чуть слышные звуки напоминали чавканье.

– Крысы.

– Откуда крысы, у ней же кошки? – Дуняша отстранилась. – Глянь, а?

Жорка на цыпочках подошёл к двери и, снова чиркнув спичкой, толкнул дверь в комнату.

Авдотья лежала на кровати лицом, или тем, что от него осталось, вверх. Свора кошек облепила тело старухи. На скрип двери ни одна из них не обернулась. Уткнув морды в разодранное тело хозяйки, кошки с остервенением рвали его на кусочки.

Настроение, как у того осеннего листа на ветке, который провисел всё лето, сморщился и пожух. Ещё немного и, устав сопротивляться, поддастся влиянию ветра, сорвётся и закружит в прощальном танце. Падающие осенние листья напоминают слова. О любви, конечно же. Они такие же тёплые по цвету, красивы и вызывают улыбку. Как же давно они существуют, и почему у людей есть потребность их говорить? А если не можешь сказать, то напиши. А если не можешь писать, то нарисуй. Уля выводит угольком на побелке сердечко, прокалывает его острой стрелой. Увидит ли он её послание?

Тихон, Тиша. Какое красивое имя. Тёплое, нежное, ласкательное. Завтра печь сломают. Вместе с пробитым сердечком. Уля схватила тряпку и принялась тереть угольное сердце. Послание, потеряв чёткость, превратилось в грязное пятно. Послышались шаги. Ох! Уля подскочила, прикрыв юбкой рисунок.

И тут вошёл он. Как обухом… В голове зашелестело опадающей листвой, той самой, что так похожа на слова любви. Закружило. Ноги подкосились. Уголёк из рук выпал, прямо под ноги парню покатился. Васька тут же с печки прыг, да ну уголёк по полу катать. Чтобы не упасть Уля прижалась спиной к печке. Глаза опустила. Ох, а руки-то чёрные какие. Углём вымазанные. И юбка тоже. Вот стыдобища-то. А у парня ботинки начищены, сверкают, словно застыдить неряху хотят. А она и не неряха совсем. Вот Дуня, та да, а Уля… Плюнула на руки, начала тереть, да ещё хуже сделала.

Что за напасть такая? Хоть сквозь землю провались.

– Не три, не ототрёшь. Уголь он въедливый. – Голос парня прозвучал весенней мелодией. Она подняла глаза и, встретившись с ним взглядом, вспыхнула.