– Хернсьюги, Луазы и Олуазы уже перевели деньги на наш счёт! И…

«И ты купил какую-нибудь очень хорошую лошадь вместе с очень хорошим экипажем у своих друзей, которые тебя вовсе не надули».

– …и я договорился со своим другом из Умбра, у которых та конная ферма в пригороде, помнишь? Он предложил мне потрясающего мерина и коляску с крышей к нему в придачу! Будем теперь в город ездить, как подобает дворянам!

– Вот это да! – воскликнула она и на радостях поцеловалась с ним. Впрочем, снисходительный взгляд Банди намекал на то, что ему было, что рассказать о приобретении барона.

– Кроме того, – продолжал хорохориться Глен, – Умбра же издревле славились как поставщики скакунов ко двору герцога. Ещё во времена рыцарей. И кони у них такие же – мощные, верные, долговечные. Наш экземпляр приходится роднёй самому Лазгалу! Помнишь Лазгала?

Валь задумалась и устремила взгляд прямо перед собой. И заметила на удивление яркую эмоцию на лице Мердока: что-то вроде пренебрежения и даже презрения в раздражённом оскале. Однако, не глядя на хозяйку, он нутром ощутил её внимание и тут же натянул свою привычную маску тугодума. На мгновение ей стало не по себе, но Глен перебил её попытки найти ответ:

– Это же жеребец не знавшего поражений рыцаря из Умбра! Да ты, наверное, не помнишь; маленькая была. Он лет десять назад мог одолеть любого в пешем поединке, а Лазгал, его скакун, сдвигал с места двадцать тонн груза!

– С ума сойти, – пробормотала Валь и прошла к столу, косясь на работников. Банди как ни в чём не бывало улыбался во все зубы, равно как и Мердок продолжал есть, будто легендарный конь. «Ладно, у кого из нас нет на острове старых счётов», – успокоила себя Валь и присоединилась к ужину.

Наверное, это был самый счастливый ноябрь Вальпурги со времён, когда герцог Вальтер был ещё жив. У неё появилась подруга, которая то и дело приезжала даже дольше, чем на первую половину дня; её муж наконец был хоть чем-то доволен и полностью отдавался своей работе; а работа, благодаря Мердоку и Банди, из жалких потуг превратилась в настоящее производство, которое не стыдно было назвать мануфактурой Моррва – не одни надгробия, а также бюсты, статуи и даже подоконники с каминами. Глен без подсказок догадался ещё раз вложиться в оптовую покупку гранита. И сама Валь теперь чувствовала себя нужной и деловой. Только Сепхинор, кажется, скучал по ней больше, чем она хотела бы.

Поэтому она решила в те дни, когда ей надо работать, а Катрана не приезжает, брать Сепхинора с собой и оставлять его в Летнем замке под присмотром старого мажордома Теоба. Тот с большой охотой взялся за обучение мальчика придворным манерам, а также показывал ему богатый террариум Беласка. Сепхинор был несказанно рад смене обстановки и новым местам для исследования.

Ну а триумфом на первой неделе декабря стал городской совет. Как всегда, Валь явилась туда исполнять роль секретаря, записывающего все поднятые вопросы и вердикты собрания – за это она получала жалованье в размере тридцати иров ежемесячно. Она пришла в еловом платье от мамы, в шляпке, богато украшенной блестящими шишками. Глен дефилировал с нею под руку в бархатном камзоле и плаще цвета гнилой вишни. Барон весь светился от самодовольства: почтенные дворяне теперь жали ему руки и куда охотнее вели с ним беседы. Он, можно сказать, наконец-то влился в их общество.

В зале заседаний он разместился среди избирателей, а она – поближе к виконту Луаза, чтобы лучше его слышать. Дело происходило в небольшой городской ратуше, облагороженной изнутри панелями и кафедрами из палисандра. Старинная люстра бросала тень на длинный стол, за которым располагались младшие чины, тогда как старшие взирали на зал чуть сверху, с мест судий. Суды обыкновенно проводились тоже здесь, но во время собраний кресло самого судьи занимал лорд Луаза; кресло по правую руку от него пустовало (там должен был быть Беласк), а по левую неизменно сидел мрачный капитан морской стражи, генерал Оди Сульир.