Глен тронул её плечо и улыбнулся уважительно, но как-то тоскливо.

– Мне бы не хватило выдержки прожить всю жизнь, ни разу не потеряв голову, – признался он. – Тебя-то я тоже полюбил безо всяких условностей. Всё-таки ими не заменить искренний порыв. Твои прекрасные черты, твои бумсланговые глазки, твои изогнутые брови и овальные губы… Ты само совершенство.

Валь понимающе улыбнулась в ответ, но мысленно спросила: «И мой титул, отцовская башня, приданое и имя семьи совсем никак не поспособствовали сватовству, не так ли?». Она не знала, говорят ли они об одном и том же чувстве, но, конечно, отозвалась:

– И я тебя люблю, дорогой.

«Наверное, иногда люблю. Хотя бы время от времени точно. По крайней мере, должна».

Из недавних захоронений мемориал лорду Вальтеру был единственным выточенным из камня. И то он казался сравнительно небольшим, как половик. Валь положила к нему веточку земляничного дерева и задумалась, осматриваясь.

– Я помню, что, когда мама хотела сделать для него надгробие из габбро, нам пришлось выложить кругленькую сумму в гранитной шахте далеко отсюда, где-то в Лубне, и потом ещё ждать целую вечность. Я так понимаю, большинство семей просто не имеют запала этим заниматься.

– Да, с тех пор как затопило шахту в Купальне, мы из камня ничего не делаем, – подтвердил Глен. – И это было при отце моего деда, если я не ошибаюсь.

– А у Люпинового кладбища рядом мраморная разработка…

– Она тененская. Ни один островитянин в их псарне ничего покупать не станет.

– Но как-то странно, выходит, всё кладбище становится деревянным за тем редким случаем, когда кто-то всё же будет заказывать надгробие из Лубни. И даже цветов у нас тут не растёт.

– А что ещё надо, кроме вереска?

– Хотя бы орхидеи. Я помню, они иногда цвели где-то за курятником сами по себе. Если их посадить недалеко от мастерской, можно будет предлагать их тем, кто приходит навестить могилы.

– За парочку иров, – догадался Глен. И потёр свой острый подбородок. – Да, дельная мысль.

«И бесполезная на заре осени», – подумала Валь. Больше всего её стал беспокоить вопрос гранита. Ввечеру, когда Глен сидел и поучал Сепхинора, как надо носить жабо, она отмокала в ванной комнате, в купели, и пыталась распарить гудящие мышцы. Но плотнее всего она взялась думать, можно ли деньгами, вырученными с продажи лодок, как-то вернуть камень на кладбища Моррва. Новую шахту, конечно, не откроешь, но…

Ещё несколько вечеров кряду она изучала книгу островного дворянства и искала своих знакомых среди тех, кто мог состоять в родстве с Винсами, хозяевами Лубни. И наконец отыскала: жена младшего из сыновей Хернсьюгов как раз была из Винсов.

– И ладно младший выбрал себе достойную женщину, – доверительно рассказывала ей пожилая леди Люне Финнгер Хернсьюг, – а то ведь старший захаживает к полукровке, из этих, как их… Моллинзов, которые руководят постройкой богомерзкого этого кабаре. Так захаживает, что слухи уже прожужжали все мои бедные уши, и будто бы у них там даже есть выродок; об этом я вообще думать не хочу, но разве Барнабас хоть что-нибудь толковое скажет своей бедной маме! Он только огрызается…

Сей визит вежливости Валь нанесла её семье спустя неделю после того, как навела справки. Руки её всё ещё гудели от таскания досок и работы с пилой, но она прятала их потёртость под кружевными перчатками цвета конской кости. Сепхинор возился в детской с Хельгой, дочерью младшего сына Хернсьюгов. А они с умудрённой годами леди Люне пили васильковый чай и вели степенную светскую беседу в её будуаре в брендамском особняке Хернсьюгов. Эта старушка совсем не походила на кислую леди Далу; спокойная и рассудительная, она ещё могла похвастаться длинными змеистыми косами, не седеющими, как у всех островитян, и открытостью нрава. В её компании Валь было легко и приятно.