Осип даже рот приоткрыл от этакой речи товарищи, а вот разбойник недоверчиво прищурился.

– Подожди уходить, – сказал он, подойдя поближе к жертве. – Только пощупаю тебя и пойдёшь… Небось, серебро в поясе прячешть? Потому и такой податливый. Ну-ка, ну-ка дай я тебя пощупаю…

– Что ты, добрый человек, – Афоня поклонился до земли, а потом быстро схватил горсть песка и швырнул его татю в глаза.

Пока разбойник левой рукой глаза тёр, Афанасий выхватил из его правой руки топор и наотмашь ударил им того, что с оглоблей. Топор саданул татя по плечу. На зелёные листья придорожной крапивы брызнула алая кровь. Оглобля упала на землю. А тут и Осип не растерялся, схватил он этот тяжеленный дрын и третьему разбойнику по плечу треснул так, что тот кубарем в грязную канаву скатился. Четвертый тать побежал через ручей в кусты, туда же уползли, словно побитые псы и его сотоварищи.

– Ловко ты их провёл, – похвалил Осип Афоню, когда они сдвинули дерево и опять сели на коней. – Я–то подумал, что ты испугался до беспамятства, а ты вон как. Ловко…

– Пустое, – махнул рукой Афанасий. – С этими дураками только так и надо. Я их породу знаю. Им только чуть подыграть, чтоб они силой своей возгордились, а дальше ты сам видел. Перед слабым вместе стоят, а от сильного бегут врозь. Это местные балуются. С такими справиться можно, а вот если б мы с матёрыми татями, тогда бы… Ладно, поехали!

В Гольяново подьячему чуть улыбнулась удача. Пожилой дьякон храма преподобных Зосимы и Савватия долго смотрел на огарок свечи, ещё дольше чесал затылок, а потом сказал:

– Где такой воск варили, не знаю, а вот такие фитильки косичкой плетут в обители на Ширяевом поле. Видел там такие, видел… Ходил туда на Троицу, тогда и видел… Там вам надо поспрашивать, авось они чего-нибудь и скажут.

– Что это за обитель на поле Ширяевом? – удивленно переспросил дьякона Афоня, стоявший позади подьячего. – Никогда не слышал.

– Мало кто про ту обитель знает, – вздохнул дьякон. – В лесу она устроена сыном сокольника Фомы.

– Какого такого Фомы? – нахмурился Осип. – Говори скорее, не томи. Времени у меня нет…

– А чего говорить? – пожал плечами дьякон. – Был у нашего государя Алексея Михайловича, царство ему небесное, любимый сокол, которого звали Ширяй. Вот. А сокольник государев – Фома по случайности этого сокола стрелой сбил. Не в сокола он стрелял, а в утку. И, видишь ли, вот как получилось: метил в утку, а попал в сокола. Со свяким случиться может. На всё воля божья. Да и, ежели по чести сказать, плох тот сокол, какой на уткином место рказался. Как бы то ни было, случилась с сокольником вот этакая оказия. Очень осерчал Алексей Михайлович и велел на том же месте, куда сокол подстреленный упал, повесить Фому. Вот. Воля божья, а суд царёв – как скажет, так и будет. Повесили Фому. А сынок Фомы меньшой, как вырос, решил в монахи постричься. Что уж с ним случилось – в точности не знаю: то ли жизнь не задалась, то ли на самом деле уверовал, но пошёл парень в обитель душу свою спасать. Лет десять жил он в Троицкой обители, а недавно пришёл сюда и поселился в лесу, недалеко от того места, где отца его казнили. Потом к нему ещё братия подошла… Так и живут там. Отстроились в глухом лесу на полянке…

– Подожди, – нетерпеливо махнул рукой подьячий. – Хватит языком молоть, говори, как до той обители добраться. Мне скорее надо…

– Вон туда езжайте, – дьякон показал на дорогу, – как проедете два мостка через речушки, так начинайте на правую сторону смотреть, а как увидите кривую сосну рядом с гнутой берёзой, так и поворачивайте на лесную дорогу. Эта дорога вас к обители и выведет. Добрая дорога, только по сторонам почаще смотрите, сказывали, будто медведица там ходит с приплодом своим. А медведицы злые, когда с приплодом. Господь в лесу не всякого бережёт. Вот помню…