Мальчишка слева прерывисто вздыхает. Успокаивается, обхватив себя руками. Девочке требуется больше времени, чтобы перестать плакать, всхлипы накатывают на нее приступами, но каждый раз слышатся все тише и тише, пока не прекращаются совсем.

– Вот так. Ничего плохого с вами не случится. – Калла присаживается на корточки, чтобы ее глаза и глаза детей оказались на одном уровне, однако остается по другую сторону желоба. – Можете рассказать мне, что произошло? И почему вы здесь?

Молчание. На мгновение Калла задумывается, говорят ли дети по-талиньски, но эту едва возникшую мысль она решительно отметает. Это не тот мир, в котором можно растить детей и не учить их талиньскому языку. В таком случае кто-нибудь точно донес бы на эту семью, постучался бы в двери ямыня, желая получить награду, и наказание со стороны городского главы последовало бы незамедлительно.

И все же…

– Мне можно рассказать, – шепчет она.

Прошлое шумит у нее в ушах, оставляет странный привкус на языке. Не успев осознать, откуда всплыло это слово, она произносит его вслух – «пожалуйста», а она-то думала, что напрочь забыла весь жиньцуньский диалект, – и двое детей вскидываются, их глаза блестят по-новому.

– Вы говорите на нашем тайном, – отзывается мальчик.

– Да. – Калла оглядывается через плечо. Скоро сюда явятся чиновники из ямыня. Своей цели она уже достигла и потому переходит обратно на талиньский. – Я такая же, как вы. Я могу помочь. Расскажите, что случилось.

Дети переглядываются. От них веет осмотрительностью, отчего они кажутся старше и гораздо разумнее, чем следовало бы в таком возрасте. Еще не зная, к какому решению они пришли, Калла видит, как девочка еле заметно кивает и подается ближе к желобу, выглядывая из-за него так, что над деревянным краем видны только два серых глаза.

– Нам разрешают играть здесь и доедать рис, если он у них остается, – настороженно бормочет она. – Мы не солдаты.

Калла сдерживает улыбку:

– Да, я так и поняла. Сюда приходил враг?

– Никто не приходил. – Осмелев, мальчишка решает встать. – В казармах вдруг стало ужасно холодно. А мама говорит, что надо бежать, если сильно холодает воздух. Холод значит, что украли ци. Прадедушка так умер.

Украли? Калла смотрит в сторону, на трупы, усеявшие территорию казарм. Перед ее мысленным взором снова появляется Пещерный Храм и вскрытые тела. Кража ци. В обычное время она считалась провинциальным суеверием, таким же, как вера некоторых в то, что боги наказывают не в меру любопытных, вселяясь в их тела и высасывая из них ци.

– А такое… – она не знает, как выразиться, чтобы не показаться сомневающейся горожанкой, убежденной, что все стародавние боги давно мертвы, – такое часто здесь случается?

Дети мотают головами. И молчат.

– Но вы не убежали.

– Это я решила, – заявляет девочка. Она тоже встает, словно ради защиты собственного достоинства. Какая же она маленькая, чуть выше талии Каллы. У Каллы возникает нелепая мысль, что эту девчушку при желании она могла бы схватить и засунуть в карман. – Подумала, что спрятаться будет надежнее.

– И правильно сделала, – бормочет Калла. Никакие враги не приходили. Просто в мире стало холодно, и солдаты королевской армии упали замертво. А двое деревенских детей рядом с ними остались совершенно невредимыми.

– Вот вы где!

Калла оглядывается через плечо. От входа бежит женщина, у нее серые глаза – точно такие же, как у обоих детей. Ребята выбираются из-за желоба, спешат к матери. Только тогда Калла замечает царапины возле места, где прятались дети. Три линии – достаточно просто, чтобы выглядеть случайным совпадением.