Больше ничего интересного не произошло. Сыто порыгивая, к вечеру довольная стая расползлась по местам. Детишки утихомирились, взрослые с наслаждением урчали, переваривая казавшееся неперевариваемым. Лежа на спине, я поочередно поглядывал на своих напряженных соседей. Они напоминали влюбленных, которым предстоит долгая разлука. Которых тянет друг к другу… но обстоятельства, в лице злобного коварного меня, против. Они хотели быть вместе и не могли. Потому что я – против. Действительно против.

Тома вдруг обернулась:

– Какой сегодня день?

– Недели?

Вспомнил же. Кого это волнует, кроме ортодоксальных иудеев, каковых среди нас вроде бы нет. Да и работать здесь не надо, ни по субботам, ни вообще.

– Число! – требовательно подсказала Тома. – Какое сегодня число?

Мозг зажужжал, вспоминая давно забытые термины: календарь, число, месяц.

– Мы в стае видели четыре полных луны. Значит, прошло больше трех месяцев, – выдал я первое, что сосчиталось в уме. – Уже осень. Сентябрь. Здесь такой климат, что от лета не отличишь.

– Ты не считал дни? – Она почти возмутилась.

Это возмутило меня.

– А ты?

– Думала, ты считаешь. Зачем дважды делать дело, которое уже кто-то делает?

Не понимаю женскую логику, если она существует. Решить для себя, что чего-то не надо делать, потому что, возможно, другой делает, а потом обвинить другого, что не сделал – каково?!

– Поинтересовалась бы. Я не считал. То есть, сначала считал, но сбился на втором десятке.

Чуточку насупившись в стиле «Не подходи, я обиделась», Тома отодвинулась. Плечи и вся вытянувшаяся струной спина легли на прохладный камень, взор улетел в потолок. Одна нога закинулась на другую. Руки сложились на животе. В позе трупа, задумавшегося о проблемах мироздания, девушка взялась считать сама, перебирая пальцами, словно счет велся именно на них:

– С третьего июня, когда мы заказали полет, получается… В июне тридцать дней? Ой, ты чего?!

Ошалелое личико отшатнулось от возникшего перед носом кулака.

– По косточкам кулаков считать умеешь? – спросил я, быстро возвращая кулак на место.

Пугать вовсе не хотел, но раз уж напугал… лишь бы на пользу.

– Это как? – Томе не верилось, что кулак показан не в воспитательном плане, а чисто информативном.

– По косточкам и провалам. Ставишь два кулака рядом и, начиная с января… – Заметив полное непонимание, я помотал головой. – Потом объясню, иначе никогда не поговорим. В июне тридцать. Июль и август – по тридцать одному.

Закатив глаза, Тома сосредоточенно считала:

– Двадцать восемь на три – восемьдесят четыре. Плюс еще одна-две недели. И еще четырнадцать в Дарьиной школе. От ста пяти до ста двенадцати. Лето – это тридцать и два по тридцать одному. Минус первые три. Значит…

– Не пойму твоих рассуждений, – признался я.

– Умножаю количество дней в лунном месяце на…

– Какую цифру умножаешь?

Почесав пяткой голень, Тома подозрительно покосилась на меня:

– В лунном месяце сколько дней?

– Двадцать девять дробь пятьдесят три. И что-то в тысячных.

– Мне казалось, что двадцать восемь, – огорчилась она, снова укладываясь затылком на камень.

Ее правая рука легла для удобства под голову, левая принялась постукивать по впалому животу. Животы что у нее, что у меня с недавних пор выглядели как недавно посещенная долина с озером – тоже со всех сторон вздымались скалы костей таза и высокие горные хребты ребер. И даже лесок имелся. Пока мысли не принялись искать аналоги остального, я приблизил лицо к Томиному уху, сообщив:

– Бери двадцать девять с половиной, почти не ошибешься.

Тома долго колдовала в уме, затем взмолилась:

– Посчитай, пожалуйста, ты.