Беспокойная мама медленно встала и погладила ребенка по голове.

– Ладно, иди умывайся, – сказала она ему, – обещаю, я изо всех сил постараюсь тебе поверить.

Мальчишка развернулся, и мать легонько его подтолкнула к ванной комнате. Все так же растирая свои красные щеки кулаками, он пошлепал в сторону двери, а женщина решила оценить масштабы разрушений. Она подошла к столу и подняла стулья, что упали, когда мальчишка шипел и катался от боли по полу. Сходила на кухню за веником и совком и стала сначала собирать крупные осколки шара со снегом, а затем подметать оставшиеся мелкие.

Она почти собрала все, как случайно замела кусочек деревяшки в форме лепестка, что попал на совок. Она положила веник на пол и аккуратно присела, согнув колени в одну сторону. Поправила белокурые волосы и тонкими пальцами медленно и осторожно взяла кусочек дерева, чтобы не задеть острые осколки. Что-то сжалось в ее груди, а руки непроизвольно стиснули кусочек дерева. Она резко встала и шатающейся походкой направилась к столику у подоконника. Глубоко вздохнула. Сделала шаг. Зажмурилась и сглотнула. Еще один шаг. Она не хотела осознавать происшедшее, потому что это означало конец. Точный и бесповоротный. Любовь через силу открыла глаза и, словно сквозь бурный поток, продвигалась к столику у подоконника. Ее ноги налились свинцом, в груди что-то раскалилось, а в горле застрял ком. Словно сквозь толщу несущейся на нее воды, она приближалась шаг за шагом к нежеланной цели.

На столе его не было. Ее сокровище исчезло, а его кусочек был у нее в руке. Сердце словно сорвалось вниз, и она упала следом. Теперь она смогла рассмотреть под столом вдребезги разбитую деревянную шкатулку, из которой высыпались украшения, до которых ей не было дела. Эта неказистая, старая деревяшка значила для нее больше всех драгоценностей в ней.

Шкатулку подарил ей будущий муж на новоселье. Это был день, когда началась ее новая жизнь, светлая ее полоса. Когда чужие люди приняли ее, как родную. Она не могла в это поверить, но ее окружили теплом. В день ее переезда они устроили праздник. Весь день был одной счастливой картиной, в большую часть которой она изначально отказывалась верить. Но к концу вечера настроение праздника передалось и ей. И вот, когда день уже клонился к закату, он подошел к ней и, пытаясь выдавить заученные за много дней до этого слова, дрожащими от волнения руками передал ей эту шкатулку.

Это была его первая работа. Его отец, лесник, научил его плотничьему делу. Это была маленькая шкатулка всего несколько дюймов в длину и пару в ширину. Линии резьбы были неказисты, а краски под слоем лака поменяли цвет, из-за чего получилось довольно странное и неопрятное изделие, не больше. Но уже тогда шкатулка стала для нее сокровищем. И сейчас этот Священный Грааль валялся между ножек стола, разбитый в щепки.

Первым ее порывом было закричать в голос и зарыдать. Позвать сына, отругать его, и ругать так, как этого она еще не делала. Что-то лопнуло в ней и начало растекаться по укромным уголкам тела, заполняя их ядовитой желчью и неимоверным желанием вылиться на кого-нибудь, не думая о последствиях.

Но одновременно росло и спасительное чувство материнской любви, пытаясь испарить всю злость и обиду. Из последних сил она убеждала себя, что вины ребенка здесь нет, что ее ярость и обида не принесут никакой пользы, она не получит удовлетворения и только навредит сыну. Она все это понимала, где-то там, в закромах ее сознания, эти мысли спасительным маяком светили ей, и материнские инстинкты сушили вытекающую из раны кислоту и обиду. Потихоньку бушующие чувства стали утихать и покидать ее со слезами, но дальше все пошло наперекосяк.