Так прошли два довольно мрачных месяца без Наташи. Наступила весна. Как правило, весной мы играли серию концертов в «Шайбе» на Дне физика, или Дне матмеха. Это были самые обширные студенческие праздники, и публикой был забит весь зал. Приехали, как всегда, «Мери Джейн», но они были без басиста, Инка стала гитаристкой. Пришлось мне играть с ними. То есть даже не потребовалось уходить со сцены

– «Мери Джейн» сменили Дроздов, Зверев и Геля.

Вышел хороший, драйвовый концерт. Я выручил «Мери Джейн», но это было чуть ли не последнее их выступление. Как и у нас, у ребят плохо шли дела в Питере – нас продолжал душить русский рок. Но было ли это важно сейчас, когда воздух был наполнен радостью жизни и весной. Мне удалось стать героем дня, и где-то поблизости начала мелькать Наташа. Новая прическа очень ее изменила. Рыжие волосы были заплетены во множество косичек, которые она сразу же распустила, и прическа стала пышной и радостно вьющейся. Наташа снова принарядилась, на ней было голубое вельветовое платьице.

– Пойдем, я тебе брата покажу, – вдруг разыскала меня она во всеобщем хаосе и веселье.

В баре стоял в очереди за пивом Александр Куракин собственной персоной.

Это была большая владимирская семья. А Наташа теперь смотрела на меня как на бога: на сцене в тот день я был в ударе. Ничего не оставалось, как помириться и счастливо заниматься любовью. Можно было даже подумать о семье. Мы решили перезнакомиться со всеми Куракиными и поехали к ним через Москву.

Весной 1996 года мы с Наташей приехали в Москву и куролесили с друзьями. Казалось, жизнь      налаживается, и Наташа все повторяла:

– А если у вас с группой что-то получится? – чем доводила меня до легкого безумия: я уже представлял себе примерный расклад. Мы решительно не вписывались ни в какие рамки.

С Юркой Банишевым, его подружкой Анитой и некоторым количеством спиртного мы сели в электричку, отправляющуюся во Владимир.

А в это время в той же бесконечной вселенной «Москва» где-то колбасилась несчастная Наталья…

От божественной любви, как в «Ангеле Западного Окна», время и пространство смешивались и проникали друг в друга.

ФИБРОГАСТРОСКОПИЯ

Было три часа дня, и все врачи уже собрались. Они сидели в просторной залитой солнцем комнате за длинным столом. Точнее, это был не какой-нибудь особенный длинный стол, а несколько столов, составленных так, чтобы перегородить палату. Имелся, разумеется, узкий проход, который соединял две ее половины.

Предполагалось, что пациентов будут рассматривать на фоне черной доски, висящей на стене. Сверху был прикреплен рулон пленки. Все знали, что при надобности санитар заберется на стул и этот рулон размотает. Тогда главный врач будет показывать слайды.

Молодые доктора возбужденно переговаривались. Они делились опытом; это поощрялось. Профессор Волков, сидящий в центре, сидел неподвижно, о чем-то напряженно размышляя. На его обрамленном неряшливыми пучками седых волос лице застыло недоброе, напряженное выражение, словно маска охотника на лося.

Так прошло немало времени, а семинар все не начинался. Кто-то уже хотел идти узнавать, в чем дело, но вот дверь в комнату распахнулась. Два волосатых санитара ввели худую, без кровинки в лице, смотревшую сентябрем девушку. Врачи тут же смолкли и принялись дружно застегивать пуговицы на своих халатах.

Девушку, конечно, все сразу узнали. Она была, пожалуй, самой известной пациенткой клиники профессора Волкова. Молодая и перспективная актриса столичного театра попала в больницу два месяца назад, после тяжелого нервного расстройства.