От Соликамска до Абези не ходили прямые пассажирские поезда. На пересадочных станциях нашу теплушку отцепляли от одного состава и прицепляли к другому, часто к товарному. Иногда для ожидания нужного поезда, теплушку загоняли на несколько часов в тупик, и можно было выйти погулять. За всем этим внимательно следил наш проводник, у него был какой-то особый документ.

Мама много читала нам вслух книжки, часто играли все вместе в лото – и проводник, и тётя Паня, когда у неё было время. По несколько раз в день немного раздвигали двери теплушки, чтобы проветрить помещение. Мне нравилось, забравшись на нары, смотреть в окно. Сначала были леса в осеннем наряде, потом болотистое мелколесье с голыми кривыми деревьями, последние дня два – заснеженная тундра с чёрным кустарником, кое-где. Чем дольше мы ехали, тем чаще были видны из окна территории, огороженные прозрачными заборами (колючей проволокой) с вышками по углам и унылыми, серыми, низкими и длинными строениями внутри.

Однажды нас всех перепугала Динка. На какой-то короткой остановке, как обычно, проводник чуть-чуть погулял с собакой. Поезд тронулся, а двери не успели задвинуть, и Динка, решив ещё погулять, спрыгнула на землю и, весело лая, побежала. Мы все закричали. Поезд набирал скорость. Проводник быстро спрыгнул за озорницей, с трудом поймал её и, уже на приличном ходу, сунув собаку в вагон, сам в него запрыгнул. Мы были счастливы, что происшествие закончилось благополучно, очень благодарили Динкиного спасителя. Больше никаких приключений в пути не было.

В Абезь приехали вечером. Может быть, было и не очень поздно, но совсем темно. Нас встречал папа. Мы все по нему соскучились, и он без нас скучал. Папа обнял маму, Рудика, а меня, уже большую девочку, подхватил на руки и расцеловал в обе щеки и в нос. На чём мы ехали к дому, не помню.

Квартира была большая, три просторных комнаты, большие кухня и прихожая. Нас ждал накрытый к ужину стол в самой большой комнате. Не помню, что мы ели, но меня поразил мягкий, очень вкусный, абсолютно белый хлеб. Белого хлеба я не помнила. Хлеб всегда был чёрный или серый.

Одноэтажный трёхквартирный дом, в котором мы поселились, стоял на высоком берегу широкой поймы реки Усы. Каждая квартира имела отдельный вход. Перед входом в каждую квартиру были низкие (по две ступеньки) крылечки с навесами. В одной из квартир этого дома жил с семьёй заместитель начальника «Севпечорстроя» по хозяйственной части Артамонов Андрей Васильевич, его жена, Евгения Мироновна, дочь Неля (Нинель) и сын Морик (Мор). Андрей Васильевич – огромный мужчина (выше 190 см), выходец из Донских казаков (так говорили), политизированный и не очень образованный служака, был на несколько лет старше папы. Такие люди не редко встречаются среди кадровых военных. Он и детей своих назвал не простыми именами, Нинель – это Ленин, если отбросить мягкий знак и прочитать слово с конца, Мор – это первые буква слов: Мировая Октябрьская Революция. Морика ребята порой дразнили, называя «мор зверей». Когда пришло время получать паспорт, в паспорте записали имя Морис. Морик учился в одном классе с Рудиком, Неля – на класс или два старше. Евгения Мироновна, некрупная симпатичная женщина, была ровесницей моей мамы. Она не работала, занималась семьёй, обихаживала мужа и баловала детей. В третьей квартире жил, мне кажется, главный инженер «Севпечорстроя», ни имени, ни фамилии его я не помню, но в этой семье была девочка моего возраста, и мы с ней дружили.

Посёлок Абезь узкой полосой протянулся вдоль реки Усы по высокому берегу её поймы. Почти все постройки в посёлке были полуземлянками с небольшими окнами практически на уровне земли. От входной двери надо было спуститься вниз на четыре, пять ступенек в небольшой тамбур, откуда уже открывалась дверь в отапливаемое помещение. (Отопление везде печное.) Полуземлянкой был и большой клуб со зрительным залом человек на двести, большим фойе и комнатами для кружковой работы. С покатой крыши клуба (очень высокой и прочной) зимой, когда снег заносил все окна во всех подобных постройкой, мы, дети, любили кататься на санках, а то и просто на попе.