Я и мои подружки жили беззаботной детской жизнью. Целыми днями бегали босиком, даже в лес – везде был песок. Вечером чуть ли не со слезами приходилось мыть ноги и надевать сандалии с носочками – так не хотелось, но мама требовала. Играли в фантики, собирали цветные стёклышки и осколки красивой довоенной чайной посуды. Любили играть в ножечки. На земле чертился большой круг и делился на равные секторы по числу участников. Потом по очереди бросали ножик, нарезали себе участки и так, пока победитель не получал весь круг.

Были и другие игры. За домами стояли дровяные сараи. Мы ещё зимой любили прыгать с крыш сараев в глубокий и мягкий снег, друг перед другом изощрялись падать в снег плашмя, боком, сидя, оставляя на снегу забавные отпечатки своих тел. Летом мы возобновили прыжки, прыгали в песок. Песок оказался не такой мягкий, как снег. Откуда-то у нас появились большие листы плотной бумаги. Мы привязывали к углам этих листов верёвочки и называли это парашютами. Как никто из нас не изувечился, не знаю…

Где-то весной или в начале лета случился небольшой, но довольно неприятный инцидент. Я не знаю, как у руководства были прикреплены персональные машины. Утром за папой всегда приезжала легковая машина, наверное, эмка. Когда надо было куда-то поехать в другое время, звонили в гараж и вызывали или легковую машину, или пикап, (это такая легковая машина с кузовом, в котором были сиденья для пассажиров). Иногда ездили в Соликамск на рынок и по другим делам. Номер телефона гаража был простой. Как-то мне и моим подружкам захотелось покататься на машине. Почему-то именно мне пришлось звонить в гараж. Может, мои подружки были похитрей? Я позвонила, и машина приехала. Водитель несколько удивился, но разрешил нам забраться в машину и немного покатал. Вечером папа после обеда сказал мне, что у него ко мне серьёзный разговор. Мы ушли в другую комнату, и папа мне сказал, что я поступила очень некрасиво, и ему за меня стыдно. Машину вызывают только по делу, в обязанности водителя не входит катать избалованных детей. Ну, и что-то ещё в таком же духе, папа внушал мне минут пятнадцать. Мне стало стыдно, я расплакалась, попросила прощения и пообещала больше так «по-барски» не поступать. Маму в это дело папа, очевидно, не посвятил, мама могла и накричать, и отшлёпать.

Бабушка Фрося опять засобиралась в дорогу. Её младшая дочка Шура ждала третьего ребёнка. Проводили бабушку, я плакала, прощаясь с ней. На другой день к нам пришла высокая худенькая женщина, лет на десять постарше мамы, одетая в простенькое темно-синее платье. В руках она держала небольшой узелок с какими-то вещами. Это была наша домработница. Звали её Паня, я и Рудик стали звать её тётей Паней. Тётя Паня была ещё заключённой, но до конца срока её оставалось около месяца. Мама тут же усадила тётю Паню пить чай, и они долго разговаривали. Потом мама показала ей, где она будет спать (на бабушкиной кровати), и та приступила к своим новым обязанностям.

Была тогда такая категория заключённых в СССР, которая называлась ЧСИР (член семьи изменника Родины). Это были жёны ошельмованных и замученных военачальников, инженеров, служащих и т. д. Среди них было много высокообразованных, интеллигентных женщин, были и искусные рукодельницы, талантливые художницы. В Боровске при лагере организовали цех ширпотреба с художественными мастерскими. Вольнонаёмные служащие могли заказать там сшить предметы одежды, обувь. Всё делалось очень хорошо. А какие носовые платочки они делали из кусочков шёлка с тончайшей вышивкой и чудесным кружевом, сплетенным на иголках! У меня до сих пор сохранились два таких платочка, это чудо.