Думаю про это небо и тёмную зелень – ей очень идёт всё древнерусское: и линии буквиц устава, полуустава, миниатюр – все это вместе с былой жизнью и разлито вокруг, лишь нет киновари, алых заглавных букв – они живут в душе человека. По крайней мере, должны быть там. Чудное тепло бывает от такого ясного дня, от мыслей, забрезживших во мне: как мал человек, он – как живая земля, но и этого много: невидимые побеги, как цветы – и от такой жизни – достают до неба. Святая Русь, её тёплая тайна где-то рядом, в заброшенном поле, в огромном разрушенном храме, в людях безвестных…

Гряды облаков на сини горизонта дымчатые, исчезающие очертания перелесков – будто русская земля превращается в дымку. И это всё говорит о какой-то иной толще жизни, современная же, на поверхности, кажется ненастоящей. Точно город наш стоит на краю земли. Дальше, в сизоватой дымке, начинается уже Божий мир, вечный.

Страна вечных образов начинается прямо у нашего дома, ужасного силикатного дома с плоской крышей, политой гудроном. По знакомым тротуарам из асфальтовой плитки ходят два ангела в белых, отливающих нездешним сиянием одеяниях, и с черными, круглыми, как виноград, кудрями до плеч. Плитка под ногами – наша, ангелы – уже Божии. День солнечный, ясный, сияние, словно из глубины улицы – в нём что-то нематериальное, видно всё вглубь и вдаль, будто я рассеян в пространстве. На поводках у ангелов собаки-бесы с человеческими лицами начальников и судей, скалятся на меня, но ангелы натягивают поводки.

Другие фигуры, плавающие в сиянии, плохо различимы – как от бьющего в глаза солнца. Будто бы это большие цветы: красные и синие.

За пруд – на кладбище, мимо гаражей по скату овражному, к ручью дорога. За мостиком тут белые, как из мороженого молочного – кубы и плиты. Возводится храм. Все это невидимо: в нашем мире здесь гаражи, вонючий ручей с птицефабрики, жирные купыри. Вот храм как раз и строится за гаражами, где свалка, на откосе к ручью. Хлад тонкий, смешанный с тёплым запахом летних цветов. Так ещё пахнет и слепит ароматный наст в марте под сильными лучами весеннего солнца. У стройки этой нездешней пока только белокаменное основание возведено…

Дальше зеленые косматые бугры могил. Они, как столы. Между ними с холмистой середины сбегают люди: старые, благообразные, седые, в белых одеяниях, может, саванах. Но скорее, нет: потому что по воротам и рукавам вышивки красным. Люди сходятся в сильных солнечных лучах и блеске зелени то ли на пир, то ли кого-то встречают.

Ещё дальше, заворачиваю за кладбище. Навстречу – в белой рубашке Иван, крестьянский сын, каменщик, умерший недавно – лицо молодое, светлое, как на древнерусской миниатюре…

Через окружную дорогу – к автодрому. Там, по краям, у свалок шифера и разнокалиберных бутылок, много жёлто-оранжевой, яичной пижмы, татарника, борщевиков. За этими цветами, за кустами осинника и бряда, за полем – начинается невидимая гора – как икона со множеством фигур и цветов, странных кустов и холмиков, вся как бы охваченная сиянием: все фигуры линиями плавно, как язычки свечей, повторяют друг друга. Самого огня нет – гора живет, дышит его теплом. На подошве огромные, в рост человека, бордовые цветы вроде роз. Ещё выше – хороводы людей весёлых, цепями держатся за руки. Воздух в небе изменяется, зацветает розовым, мир становится иным, просветным. Над людьми из миндалевидных пещерок яичного цвета пижмы – колеблются, как созданные дыханием, – схимники. Это гора – Голгофа, такой она будет в Воскресение.

г.Мышкин