В раю и эдельвейс – обычная трава.

ПЛАНЕТА ВЗРОСЛЫХ

Планета взрослых – это навсегда

для тех, кто спит, покуда города

переливаются: то меркнут, то светлеют,

звенят ключи, поскрипывают двери

и чей-то смех звучит из темноты,

качается весенний мягкий воздух,

подвижные табачные цветы

лениво распускаются. Как просто,

как яростно из тьмы, из ничего,

из недр огнеустойчивого пепла

выскальзывает месяц кочевой…

и прячется. Влюблённые на землю

не смотрят. И не в силах утерпеть,

легко, как свечки, вспыхивают окна

и трогательный дождь желает петь,

а клен – дрожать и романтично мокнуть.

Их не уговорить, не удержать,

они бегут (им есть куда бежать),

качается весенний мягкий воздух.

Как далека еще планета взрослых!

О ЧЕМ КРИЧУ

О чем кричу, когда молчу?

От этих криков откровенных

ночь, уподобившись мячу,

всю ночь колотится об стену.

О чем кричу, когда молчу,

когда снаружи ветер, ветер

и по фонарному плечу

стекает дождь? На белом свете

дороги вспять, других причуд

не отыскать. А только к Богу

тропинка есть. И я кричу,

что исчезаю понемногу.

И утекают не спеша

в какой-то мир потусторонний

чуть близорукая душа

и теплота твоих ладоней.

Маяк, привязанный к лучу,

ворочающийся безвольно —

о том молчу, о том кричу,

о ком подумать даже больно.

Не то что вслух…

И ночь без сна —

блесна в цунами одеяла,

плюс горстка памяти.

Ты знал,

ты, одевающийся в камень,

о чем кричат, когда молчат?

ПОНЕДЕЛЬНИК. УТРО

Понедельник.

Под веко оконное,

словно гибкий настойчивый вьюн,

пробивается свет заколдованный.

Понедельник.

Попробуй да сплюнь.

Пробирается свет неотбеленный,

обращает в исчадия зла

силуэты прабабкиной мебели.

Это я открываю глаза,

возвращаюсь на землю. Помилуйте…

Я,

поскольку воскресная мгла

в прошлый вечер была истребителем

человечества,

поздно легла.

И теперь вот больна понедельником.

И теперь никого не люблю.

Пробирается свет неотбеленный

в понедельник.

Попробуй да сплюнь.

АЛЕЕТ ПАРУС ОДИНОКИЙ

За десятиэтажным волнорезом

я вижу парус аленький мятежный.

От пристани игрушечной подъездной

отчаливаю.

Где же Ваша нежность?

Куда ушла?

Ответьте.

Я утюжу

воротничок тропинки беспризорной.

Валяются в пространстве безвоздушном

большие позолоченные звёзды,

и осень тихоходным батискафом

беззвучно погружается туда же.

Вот видите, дождливая управа

на каждого находится однажды.

Теперь всё ясно.

Ясен этот вечер,

и даже ночь ясна и терпелива.

Я с Вами говорю по-человечьи,

перехожу на ломаный звериный

и даже стрекочу, перелетая

с кинжала на кинжал заледенелый.

А парус неприкаянный – алеет,

качается тихонечко

и тает.

НЕПРЕОДОЛИМАЯ ВЕСНА

Куда идти, когда ещё светло,

но кажется, что день отяжелел

и прошлое разносится как сор

и не принадлежит уже земле,

цепляется к скрипучим башмакам?

Я знаю, что чудес на свете нет.

Смотрю ли я на вышарканный снег

с прожилками январской мишуры,

на спины голубей, который век

вкушающих хрустящие дары, —

достаточно любого пустяка,

и ты воспламеняешься во мне,

но не горишь. Куда же мне идти,

когда в моём весеннем полусне

включается движением одним

такое притяжение земли,

что гаснут торопливые шаги

и голос исчезает, не успев

ни вскрикнуть, ни словами осадить

воркующие птичьи патрули?

И вот теперь я вечно жду гостей —

и днём, и там, на обороте дня.

Ко мне прийти легко – здесь нету стен,

лишь непреодолимая весна.

ЗАБЛУЖДЕНИЯ

Вдохновение: Ю. Пундик «Лампадка»

Молчала. Притворялась, что не слышу

слова,

слова, которые горчат.

Вышагивали голуби по крыше,

тяжёлыми подковами стуча.

И ветер разрастался понемногу

и что-то там насвистывал, когда

я тихо умирала, но, ей-богу,

ни капельки не жаловалась.

Да,

я их любила, ложь и заблужденья,

и вечер, дурно пахнущий бедой.

По улочкам, до головокруженья