Где ты?!..» Шмелей сдувает голос тоски по другу.

Даже весной в поэтах все атавизмы живы —

дружба и прочий лепет (проще найти подругу).

Увы, сегодня поэту Разумову можно уже вполне серьёзно ответить: «Он вчера не вернулся из боя…» Не вчера, положим, а около сорока дней назад, но что из боя – это уж точно! Просто раньше было легче, ибо воевали вместе, а после недавнего Юриного ухода получается тоже как у Высоцкого – «всё теперь одному»:

Пусто – куда-то смотрят наши с тобой портреты.

Разве что Бродский Рейна так же вот спросит: «Где ты?»

Что мы оставим миру, городу, переулку?..

Бронзовых истуканов? (Писемского не троньте!).

Юра, со мною голубь ест со скамейки булку.

«Без перемен, – Ремарку пишут друзья, – на фронте».

Феномен дружеской привязанности до сих пор до конца не исследован. И, скорее всего, именно поэтому столь часто становится одним из главных позывов к созданию художественных произведений, особенно в литературе – как в прозе, так и в поэзии: «Без перемен, – Ремарку пишут друзья, – на фронте». Наверное, этот последний стих послания, так же представляющий собой привычную разумовскую инверсию, вполне может рассматриваться как классическая метафора скупой фронтовой дружбы. А что ещё напишешь, если не убили? Если рядом с тобою «голубь ест (не клюёт!) со скамейки булку»? Вот когда убьют, то, может быть, к какой-нибудь облупившейся стенке муниципальные рабочие проворно прикрутят мемориальную дощечку. А на истуканов, Женя, я бы не пенял: чай, не член партии и даже, как нынче именуют удачливых «мастеров слова», не «пропагандист». И слава Богу! Твоё назначение, что и у той вон «Нищей старухи» Питера Янса Кваста:

Возле этой старухи тропа заросла

подорожником, Юр, на четыреста миль.

От неё – никакого уже ремесла.

Вот её и обходит здесь каждый костыль.

Судя по имени художника, ясно, что старуха голландская. А Голландия – это не Италия с Грецией, и уж тем паче не Россия, ибо вопреки тысячемильной России «такую страну люди сделали с помощью собственных рук»:

Из земли и навоза, ракушек и мха,

из угля и железа, песка с кирпичом…

Вот и эта старуха от ветра суха,

потому что страну подпирала плечом.

Позабудется плоть этих кариатид.

Утрамбует земля даже имени звук.

Это, Юр, каждый камень тебе говорит

на четыреста миль от старухи вокруг.

Не правда ли, таких старух мы раньше видели только на Руси? И не только видели, но и «предъявляли» их всему миру: вот, дескать, даже старость у нас – значимая часть Родины! А тут какие-то приморские Нидерланды, в которых разве что наш царь Пётр учился ремеслу века три назад… с хвостиком. Но ведь выучился, и окно в Европу при этой выучке прорубил, и флаг российский – сродни голландскому. Да и похожи даже внешне наши новгородцы да поморы на тех же кельтов, фламандцев или каких-нибудь овощеводов из Утрехта, рыбаков из Амстердама или Антверпена. А уж про старух и говорить нечего: голландские и наши – всё равно что сам Разумов с собутыльниками и зимогоры: «тет-а-тет почти»! И эта схожесть тоже вырастает из буколики, из той земли, что собрана «из навоза и кирпича»:

Сверху яблоко свисает. Снизу огурец торчит.

Вот такая вот картина наблюдается в саду,

где буколикою пахнет, где навоз не нарочит.

Ибо овощу полезен, – по которому иду.

Но сотворённая, а потом и подпёртая нами Земля подпирает теперь и нас, заставляя работать не только наши зубы, но и наши мысли (популярный тютчевский конкурс поэзии называется «Мыслящий тростник»):

Вот такая вот картина, засучивши рукава,

кормит старческие зубы, заставляя жить пока.

Жить, как мыслящий папирус или прочая трава,

над которой век за веком проплывают облака.