И карат драгоценной брусники

На едва отогретой руке?

Плету на гроб себе венок…

Г.И.

Глаголет время нашими устами,

Но внятный смысл не нужен никому.

Что люди! даже аггелы устали

От тьмы словес, стремящихся во тьму.

Терялись дни. Пустели птичьи станы.

Уже казаться стало, что пойму

И тягу листьев к свежему холму,

И звон в ушах, и шёпот над крестами…

Всё то, что нам порой не суждено

Постигнуть, умерев. И лишь по хвое

Плывя и отвергая всё живое,

Почуешь вдруг: рифмуя жизнь, чудно?

Стремленье к рифме? гармоничней вдвое!

Ему что мёд, что дёготь – всё одно.

Ему что мёд, что дёготь – всё одно.

Как пожиратель образов культурных,

Оно игрой бандюг увлечено

Не меньше, чем героев на котурнах.

А нет героя? Что ж, берёт зерно

И, схоронив в полях литературных,

Ждёт, как оно на сагах да ноктюрнах

Растёт и превращается… в бревно.

Лиса: «Какую пьесу ни поставим,

А всё мертво». Кот, плача: «Балаган!»

Поёт: «О, дайте, дайте мне наган…»

Лиса: «Наган? Здесь шпаги не из стали!»

Сцепились, рвут друг друга, шум и гам —

Оберегай, спрягай, меняй местами…

Оберегай, спрягай, меняй местами —

Покамест все, как дети, гомонят,

Покуда гладко-голо не предстали

Уложенными в поглагольный ряд:

Бесхвостые и с длинными хвостами,

Причастные к чему-то и навряд…

Искусство строчки перейдёт в наряд,

Кроящийся умелыми перстами.

О, время, ты на всех, как полотно,

Сидишь своей изнанкой иль основой!

По Лагерной блуждая, по Крестовой,

По Столбовой, когда совсем темно,

На сноске спотыкаюсь я, как новой:

Род или вид – не пощадит оно.

Род или вид – не пощадит оно,

Но мне-то что от вида или рода?

Хоть облачён во времени рядно,

Как в плотские мученья Квазимодо,

Пусть и живу на родине я, но

Не узнаю ни церкви, ни прихода.

Помимо снега, лишь чужая мода,

Чужие речи, чуждое кино…

Здесь можно бы и кончить на октаве,

Но женский род лишь этого и ждёт.

Вот кончу здесь, и вымрет весь народ

Читающий. Поэт кончать не в праве —

Вот парадокс! И что там вид иль род,

Где слово? – На иудиной подставе.

Где слово? – На иудиной подставе:

«Даю дрозда»… «целую нежно в лоб»…

«ЧП Харон: мочу на переправе»…

«В кафе Анчаръ… и порчу, и озноб»…

«Подайте брату рушкому» – картавя…

«С утра на роль Карениной, для проб»…

«Плету венки на свадьбу и на гроб»… —

Ну где, когда, в каком ещё астрале

Нам втюхивали это толокно?

Спой, Хрюня, «спят усталые людишки» —

Пока от крыши далеко до крышки,

Нет лучше средства улететь в окно.

Там некто наши ведает делишки

И молча бродит или пьёт вино.

И молча бродит или пьёт вино

Средь Буратин, не давших яблок Некту.

Ужели всё навек обречено?

И скоро поведут на суд к Префекту.

На мировое опускаясь дно,

Не уступить унынью иль аффекту

Так трудно. Будто вместо церкви в секту

Попал, а там от мертвецов – черно.

Ещё и намекнут: в себе ль, милейший,

Играть на все извольте в казино.

Вы что-то о любви… о ней умно

Вам в чайна-тауне станцуют гейши.

Потом на «ты», как загодя к умершим:

Юродивинка, наша ты давно!

Юродивинка наша, ты давно

Своим серпом пугаешь иностранцев.

Приедет, скажем, под Бородино

Любезнейший француз, учитель танцев,

С клевреткой – тонкой, как веретено.

Покрутятся в леске и возле шанцев,

А там уж шайка юных оборванцев,

Играющая в «слабое звено»:

«Эй, дядя, что вы к женщине пристали?

Здесь много лет назад Наполеон

Пристал к столице и понёс урон!»

И так серпом причешут куст, что краля

Уж брошена одна считать ворон,

Излишня, как божок на пьедестале!

Излишня, как божок на пьедестале,

Слепая Правда с факелом в руке.

Нас выгоды её уже достали!

Что взвешивать, коль жизнь на волоске?

Мне звёзды не за доллары блистали,

И не за золото, накоротке,

Встречал лучей, плывущих по реке,