Я понимал, дела мои пропащи.

Но, господа, мне нечего терять!

Извольте помнить, кажется, пока что

Здесь не анатомический театр;

И я не исполнитель главной роли,

Чтоб потешался каждый ротозей.

А нож тем временем входил без боли,

И становилось во сто крат страшней.

Я им грозил (мол, вы меня не злите!),

Не выказать стараясь слабины;

Но чувствовал, что сам я здесь – как зритель,

И на себя гляжу со стороны.

Я больше не был неделимым целым;

Как будто через точечный разрез

Душа случайно разлучилась с телом

И где-то обретается окрест.

Мой дух кружил беспомощно снаружи

И сам с собою приходил в разлад.

Я погружался в первобытный ужас,

Как предки миллионы лет назад.

Под свод, облитый кобальтовой желтью,

Заклятья возносились по слогам;

Меня, казалось, приносили в жертву

Загадочным языческим богам.

Но тени отступали друг за другом,

Когда разрушился последний круг,

И таинство, творимое хирургом,

Соединило душу, плоть и дух.

Что ж, коль на то пошло, то взятки гладки;

Не важно – волшебство иль ремесло.

Но врач задумчиво снимал перчатки,

Как будто видел, что произошло.

Наутро он зашел в палату снова,

Велел сестре меня перевязать.

Мы с ним не перемолвились ни словом,

Хотя обоим было что сказать.

И то, что знали мы, запанибрата

Нас не свело. Нам было ни к чему.

Он лишь исполнил клятву Гиппократа.

А я был жив, благодаря ему.

ВСЕНОЩНАЯ

Земля погружена в тяжелый сон,

Тревожна ночь и непроглядна темень.

И снова тесный храм заполнен теми,

Кто верует, что свет – не побежден.

Взор устремив, кто долу, кто горе,

Застыли все в недвижном ожиданье;

Весь мир притих и затаил дыханье,

Лишь теплится молитва в алтаре.

Но вот – как бы незримая черта,

Что отделяет ночь от воскресенья,

Разрушится в единое мгновенье,

И – растворятся царские врата,

Как будто бы невидимо простер

Господь с престола руку нам навстречу.

И возгорятся восковые свечи,

И грянет тысячеголосый хор;

И хлынет необъятный свет с небес,

И разом вся вселенная проснется,

Когда под купол трижды вознесется:

«Христос воскрес! Воистину воскрес!»

Валентина ДОНСКОВА

ЗАГАДОЧНАЯ МУЗЫКА

Загадочная музыка печали

Околдовала августовский лес.

Недаром, значит, филины кричали,

Как чудища, сошедшие с небес.

Откуда эта музыка? Зачем?

Чьи слезы сердцем леса овладели?

О чем молчат нахохленные ели?

В чем виновата ночь и перед кем?

Быть может, это – ночь перед грозой?

А слёзы… Слёзы о любви погибшей…

И мы молчим, а хмель, стволы обвивший,

Висит шатром у нас над головой.

ЛЕСНАЯ РЕЧКА

Растрепала ива волосы,

Старый тополь смотрит ввысь,

Света солнечного полосы

С полутьмой переплелись.

В камышах тихонько плещется

Беспокойная река,

Звуки странные мерещатся

В звонкой песне родника.

Писк и плеск, и крыльев хлопанье,

След на ленточке песка —

За поломанной осокою

Кто-то воду расплескал.

Там в куге утята прячутся,

Ловят рясковую взвесь…

И мечтается, и плачется

По-особенному здесь.

БЕССМЕРТНИК

Загадочный и вечный,

Воздушно-невесомый,

На тонко опушённом

Упругом стебельке…

Цветок колеблет ветер…

Иль ты звенишь, бессмертник!?

О чем поёшь? Иль плачешь?

В далеком далеке.

Здесь не растут такие.

Здесь ярко-золотые,

А в памяти остались

Лиловые цветы.

Пригорок над рекою…

Луна… И мы с тобою…

Сиреневые звоны,

Наивные мечты…

Яков МАРКОВИЧ

***

Какие виды за моей избушкой!

В дали – опушка, рядышком – тропинка,

Росинок искрометное блистанье

И щебетанье ласточек вечерних.

Высокое значенье есть и в малом,

Хоть в алом зеркальце зари – в росинке —

В осинке у тропинки к перелеску,

Конечно, если всё вошло в стихи.

***

Море и рокот, солнце и ветер,

Светел твой взгляд, как нежданная радость,

А на ресницах осталась росинка —

Очень красивая капелька моря.

Зори встречать нам теперь, моя нежность,