ТАЙНА ЛЮБВИ

Разгадай эту тайну, логик, –

Ты приходишь, весь мир любя,

А уходишь, любя немногих,

Иногда – одного себя.

Разгадай эту жизнь, философ, –

Неужели так может быть:

От пеленок до смертных досок

Отучаемся мы любить?

Кто же в наши сердца вдыхает

Столь великий и чистый свет,

Что на целую жизнь хватает?

Разгадай этот мир, поэт!

Это стихотворение я написал на подходе к своему тридцатилетию. Сегодня, когда мне уже за шестьдесят, я не отрину своей давней мысли о постепенном угасании в людях Божьего дара любви, но кое-что добавлю к тогдашней своей романтико-пессимистической концепции.

Что я думаю сейчас о любви? То, что она проистекает из незнания предмета любви – или из нежелания знать его. В первом случае мы идеализируем предмет, приписываем ему те качества, которыми он не обладает. Во втором случае (особенно если речь идет о любви к матери, к детям) мы просто не хотим видеть никаких недостатков. Как только мы начинаем относиться к предмету нашей любви взвешенно, она пропадает, превращаясь в понимание, в ясное зрение. А настоящая любовь всегда туманит наши чувства и разум. Потому-то ее издавна и сравнивают с опьянением.

Образный ряд собственных рассуждений заставляет, однако, меня задуматься. Если в тридцать лет я считал любовь пусть и убывающим, но светом, то на седьмом десятке она представляется мне туманом. Что случилось со мною? Я обманываюсь сейчас – или обманывался тогда?

Не мог же свет за эти тридцать лет превратиться в туман… или мог?

ЕКАТЕРИНИНСКАЯ ГАВАНЬ

Скалы, сопки, темная вода,

Медленно швартуется подлодка…

Я когда-то клялся, что сюда

Не вернут ни женщина, ни водка.

Говорил, что больше ни ногой

В мир тоски и лютого мороза.

Или он теперь уже другой?

Но уходит мичман от вопроса.

И уходит в док матросов строй,

Прямо пред собой угрюмо глядя.

Ждет их ветер, ждет их мрак сырой…

Что я им скажу, заезжий дядя?

Что прочту, когда их сгонят в зал,

Чем блесну для полного успеха?

…Я навек отсюда уезжал,

И напрасно, видимо, приехал.

Прошло всего лишь лет пять со времен окончания моей армейской службы, и я вновь посетил заполярные края – теперь уже в составе официальной делегации, в роли журналиста, молодого писателя, в костюме и при галстуке. Читал стихи в ярко освещенной, заполненной матросами «ленинской комнате», что-то вещал с трибуны о важности воинской службы… Но на сердце моем лежал темный камень: я с пронзительной ясностью ощущал, что эта яркая сторона жизни лжива насквозь, а правда таится за стенами этой светлой комнаты – на плацу, продутом леденящим заполярным ветром, в холодном доке, в отсеках дизельных подлодок. В том мире, где пребывал и я сам всего лишь несколько лет тому назад.

Мы выступили, поужинали, переночевали – и комфортабельный автобус с нашей делегацией отправился из Полярного обратно в Мурманск. Я смотрел в утреннее окно и вдруг увидел невдалеке заснеженный плац, две черные шеренги, матроса, стоящего перед строем – и мичмана, бьющего матроса по лицу.

Ей-Богу, чуть я тогда не заплакал, в этом автобусе…

РАЙОННЫЙ СЮЖЕТ

Домик, садик и шиповник…

Узнаешь места, читатель?

Тут живет один чиновник –

Старый, добрый мой приятель.

Он не хочет быть героем,

Он в поэты не стремится,

Он измучен геморроем,

Но лечить его стыдится.

Он жену свою не любит,

Но – живет, зарплату носит.

Он вином себя не губит,

Лишь курить никак не бросит.

По ночам, когда девчонки

Бродят песенной оравой,

Тихо плачет он о чем-то,

А о чем – не знаю, право.

То ль о том, что жизнь не вышла,

То ль о том, что денег мало…

Знаю – плачет. Еле слышно,

Чтоб жена не услыхала.