И вот однажды я почувствовал, что прощен. Где-то там, на высоких весах, мои добрые дела и помыслы «перетянули», чаша моих грехов пошла вверх, неудачи отступили, болезни исчезли, всё стало мне удаваться.

С тех пор я живу, стараясь не отягчать чашу своих грехов. Не всегда получается, правда…

ИГРЫ БОГА

Кот играет с собственным хвостом,

Мальчуган – с игрушкою заветной,

Я – со словом и своим котом,

Бог – с моей судьбою разноцветной.

То ее подбросит, то сожмет,

То отпустит, став на миг серьезным.

Мальчик бьет в ладоши. Хнычет кот.

– Боже мой! Когда ты станешь взрослым?

Размышляя о том, что в жизни выпадало мне на долю, пытаясь в очередной раз понять, как на самом деле Господь относится ко мне, я вдруг увидел Его ребенком, то и дело подкидывающим вверх мою судьбу и с веселым смехом ловящим над самой бездной. Может быть, эта разноцветная игрушка на время отвлекла Его от более серьезных забот?

А в самом деле – почему мы представляем себе Его непременно стариком? Если Он, как утверждают теистические эволюционисты, находится вне природы, вне пространства и времени – то Он одновременно и старик, и дитя. А любое дитя так любит играть. Только вот игрушки у Него – особенные…

Рецензия на водевиль графа В. Соллогуба в театре АпАРТе на Таганке

В постановке «Беды от нежного сердца» театру АпАРТе удалось легко и изящно избежать большой «беды» нынешнего театра – вычурной и пошлой передачи классики на «современный лад». Проблема «актуального» прочтения произведений минувших времен, их «осовремененного» представления на сцене – вопрос животрепещущий и порою даже скандальный. Эта постановка – прекрасный пример органичного соединения текста середины XIX века и аллюзий, манер, словечек века XXI-го.

Водевиль Соллогуба становится той канвой, по которой актеры вышивают свой узор, порою утрируя действие и сгущая краски. Однако изначальный текст водевиля, как представляется, остается почти неприкосновенным, в него органично вставляются песенки разных времен, главное поле для импровизации переносится в область жестов, интонаций, отдельных фразочек (из серии «90-60-90») и броских деталей, которые мастерски обрисовывают характеры, создают настроение, усугубляют фарс. Соллогубовский юмор зажигается новыми красками, но при этом актеры так бережно относятся к языку, что смешение разных эпох неожиданно выглядит органичным в создаваемом водевильном мире, где гротескность помогает избежать вульгарности.

Благодаря такому смешению неожиданно появляется ощущение вневременности героев. Перед нами – архетипические образы капризной столичной штучки, умелой кокетки («Катя из Тамбова» – сколько сейчас подобных провинциалок!), синего чулка и одновременно идейной девушки, расторопных маменек: столичной и провинциальной, легкомысленного повесы, жаждущего любви, и его доброго и сметливого папеньки, по-своему мечтателя, который даже возвышается до глубокомысленных наблюдений над быстротечностью времени и превратностями судьбы, но – не пугайтесь – в соответствии с жанром:

Тогда ты нюхала цветочки,

Теперь ты нюхаешь табак.

В общем-то, все образы, создаваемые актерами, вполне созвучны героям Соллогуба, разве что Настенька из несколько утрированной честной девушки, на счет которой у Соллогуба, в сущности, не так уж много иронии, превращается в некую смесь решительной идейной девицы и синего чулка, с аллюзией на героиню из популярного некогда сериала «Не родись красивой».

Градус абсурдности, как и быстрота развития действия, нарастает к финалу. Контрасты и стремительность переходов от счастья к горю, от одной любви к другой, от любезности к ссоре придают водевилю особую динамичность и не оставляют зрителю шанса зевнуть. Небольшой зал театра создает уютную и интимную атмосферу, благодаря чему актеры и их герои становятся особенно близки публике, порою они прямо обращаются в зал, разрушая четвертую стену. По сути, с такого непосредственного вовлечения зрителей и начинается действие – бродячая намерзшаяся труппа любезно разъясняет публике, что такое водевиль, читая «книжное» его определение в толстой книге («неосведомленность» актеров гармонирует с предполагаемой неосведомленностью публики) – так изначально задается условность происходящего. И она выдержана до конца – как в начале труппа преображается на глазах, так и в финале все декорации собственно «водевиля» убираются со сцены.