Вот таким «чернилом книжным, добрым» я решил вести и судовой журнал «Паруса». Как Георгий Давыдов принюхивается к шариковой авторучке, так и я люблю нюхать свои чернила… Запах! Особливо когда заливаешь отвар в гнездо! Не с чем сравнить: яблочный, цветной… соблазнительно напоминающий о том плоде, который был сорван человеком с запретного райского древа.

***

Я жизнь свою пересмотрел

В который раз.

Навел на прошлое прицел,

Прищурил глаз…

Хватило б дерзости и сил,

О жизнь моя!

Но выстрел мой опередил

Грядущий я.

Прошлое нельзя ни стереть, ни расстрелять, оно – естьи будет всегда. Но многие из нас желали бы именно этого – уничтожить свое прошлое, начать жизнь с чистого листа. Задумавшись однажды о причинах, которые делают такой кульбит невозможным, я сказал себе: само это желание лежит в той области, где не действуют законы земного бытия, но ведь по каким-то законам и эта область живет. По каким же?

Наверное, и там обязана присутствовать, какая-никакая, логика, должны быть причины и их следствия. Если даже детерминированность там и нарушена, все-таки непременно должно быть нечто уравновешивающее, сдерживающее, препятствующее уничтожению цельной схемы мироздания.

А если это так, то как только ты наведешь на свое прошлое прицел, в будущем тут же появится некий грядущий «ты», который выстрелит в «тебя сегодняшнего» на мгновение раньше. И, таким образом, «оставит всё как есть».

ДЕТСКОЕ ВОСПОМИНАНИЕ

Сверкнула грозная зарница,

Дух свистнул из-под топора!

Как белый факел, бьется птица

В сухой пыли среди двора.

Порывы к жизни тело мучат

И крылья бьют земную твердь…

А голова кричит беззвучно,

Со страхом ожидая смерть.

Всякий, кто рос в деревне, хоть раз, но видел, как тело курицы, уже лишенное головы, скачет по земле в смертной агонии. В моей детской памяти эта сцена запечатлелась очень ярко, – особенно хорошо запомнилась лежащая на земле отрубленная голова с красным гребешком, разинутым в панике клювом и выпученным оранжевым глазом. Я понял тогда: голова не знает, что смерть уже наступила, голова всё еще в ужасе ждет, когда это произойдет. Значит, вот так случится и со мной? Я тоже не пойму, что я уже умер?

Значительно позже, будучи вполне уже взрослым человеком, я подумал, что дитя, идущее на свет по родовым путям матери, тоже ведь ждет гибели – по-другому понять то, что с ним в это время происходит, оно не может. Его куда-то затягивает из привычного уютного мирка, его мнет и тащит что-то могучее и беспощадное, которому невозможно сопротивляться, – и дитя, видимо, ждет в этот момент смерти. Хотя на самом деле рождается к новой жизни…

Я задумался тогда впервые: может быть, смерти вообще нет как таковой? И нужно всего лишь преодолеть в себе страх перед кратким моментом перехода в новое состояние?

ОБРЫВ

Отцу

Мы над обрывом стояли с тобой.

Дальний закат угасал.

«Там наша родина, – зябкой рукой

В море ты мне показал.

Кажется, там… Или дальше чуток,

Вспомнить сейчас тяжело.

Детство мое, как земля из-под ног,

В эти глубины ушло.

Там похоронены предки мои,

Тихо родня улеглась.

Всё затопили… И, как ни крои,

Не к чему сердцем припасть…»

Ты замолчал. Била берег вода.

Молча я в море смотрел.

Где-то вдали замычали стада,

Луг заливной зашумел.

Пред наступленьем ночной темноты

Волны закат обагрил…

Отчих могил родовые кресты,

Где вы? Отец – позабыл.

Родина, где ты? Хотя бы приснись,

Коль не подняться со дна!

…Как неотвязная, горькая мысль,

Бьется о камни волна.

Это стихотворение я написал в конце 70-х годов прошлого века, только еще начиная свой путь в страну Поэзию, – отсюда и обилие глагольных рифм. Положим, тема была для русской литературы не нова: распутинское «Прощание с Матерой» на тот момент широко обсуждалось в печати уже несколько лет. Но для меня эта проблема была кровной, выстраданной – я с детских лет слышал рассказы отца и матери о затопленной молого-шекснинской родине и много размышлял об этом.