). Каменный двухэтажный дом. (Поднимает глаза кверху и осматривает комнату). Есть! (Продолжает читать). Флигеля два: один на каменном фундаменте, другой деревянный… Ну, деревянный плоховат. Дрожки, сани парные с резьбой. Две дюжины серебряных ложек, две лисьи шубы. Гм….Четыре больших пуховика и два малых. Шесть пар шелковых платьев и шесть пар ситцевых…. (Перестает читать). Белье, салфетки… Это пусть будет, как ей хочется… Впрочем, нужно все проверить… Обещают и домы и экипажи, а как женишься – только и найдешь, что пуховики и перины.

Слышен звонок. Дуняшка бежит впопыхах через комнату отворить дверь. Слышны голоса: «Дома?» – «Дома», входит Иван Павлович Анучкин.

Дуняшка. Погодите здесь, они выдут.

(Анучкин раскланивается с Яичницей).

Яичница. Мое почтение!

Анучкин. Не с папенькой ли прелестной хозяйки дома имею честь разговаривать?

Яичница (возмущенно). Никак нет, вовсе не с папенькой. Я даже еще не имею детей.

Анучкин. Ах! Извините! Извините!

Яичница (в сторону). Физиогномия этого человека мне что-то подозрительна: не затем ли он сюда пришел, что и я? (Вслух). Вы, верно, имеете какую-нибудь надобность к хозяйке дома?

Анучкин. Нет… Что ж… надобности никакой нет, а так – я зашел с прогулки.

Яичница (в сторону). Врет, врет, с прогулки. Жениться, подлец, хочет!

(Слышен звонок. Дуняшка бежит через комнату отворять дверь. В сенях голоса «Дома?» – «Дома». Те же и Жевакин в сопровождении девчонки).

Жевакин (девчонке). Пожалуйста, душенька, почисть меня. Пыли-то, знаешь, попристало на улице немало. Вон там, пожалуйста, сними пушинку. (Поворачивается). Так. Спасибо, душенька! Спасибо родимая… а на подборах сзади ничего нет?. Вот тут еще кажется. Вот еще. Посмотри, там как-будто паучок лазит… (Гладит рукой рукав фрака и поглядывает на Анучкина и Яичницу.)

Жевакин. Суконце то ведь аглицкое! Ведь каково носится! В девяносто пятом году, когда была эскадра наша в Сицилии, купил я его еще мичманом и сшил с него мундир, в восемьсот первом. При Павле Петровиче, я был сделан лейтенантом – сукно было совсем новешенькое. В восемьсот четырнадцатом сделал экспедицию вокруг света, и вот только по швам немного поистерлось. В восемьсот пятнадцатом вышел в отставку, только перелицевал: уж десять лет ношу – до сих пор почти новый. (Девчонке). Благодарю, душенька, м… раскрасоточка! (Делает ей ручку и, подойдя к зеркалу, слегка взъерошивает волосы, девчонка убегает).

Анучкин. А как, позвольте узнать… Сицилия… Вот вы изволили сказать: Сицилия, – хорошая это земля Сицилия?

Жевакин. А, прекрасная! Мы тридцать четыре дня там пробыли. Вид, я вам доложу, восхитительный! Эдакие горы, деревца гранатовые, и везде италианочки, такие розанчики, так вот и хочется поцеловать!

Анучкин. И хорошо образованы?

Жевакин. Превосходным образом! Так образованные, как вот у нас только графини разве. Бывало пойдешь по улице – ну, русский лейтенант… Натурально, здесь эполеты (показывает на плечи), золотое шитье… И этак красоточки черномазенькие… Бывало смотришь, сидит этакий розанчик на балкончике… Ну, натурально, чтобы не ударить лицом в грязь… (Кланяется и размахивает рукою). И она эдак только. (делает рукой движение). Натурально, одета: здесь у ней какая-нибудь тафтица, шнуровочка, дамские разные сережки… Ну, словом, такой лакомый кусочек…

Анучкин. А как, позвольте еще вам сделать вопрос, – на каком языке изъясняются в Сицилии?

Жевакин. А натурально, все на французском.

Анучкин. И все барышни решительно говорят по-французски?

Жевакин. Все-с решительно. Вы даже, может быть не поверите тому, что я вам доложу: мы жили тридцать четыре дня, и во все это время ни одного слова я не слыхал от них по-русски.