– Ты на шкуру неубитого волка рот не разевай, – неприятно ухмыльнулся Некрас. – Купца Еремея пощипал, то признаю, заплачу виру и выйду с чистой совестью. А больше ни в чём я не повинен, что бы ты там себе не надумывал…

– Вы только поглядите, люди добрые, на этого подлеца! – почти что восхитился Велеслав. – Врёт в глаза да не краснеет! Куда ж, по-твоему, две подводы делось? Или тот богач иноземный?

– Ведать не ведаю, – Некрас продолжал бесстыже упорствовать в своей непричастности, – много нынче душегубов развелось.

– Штук пятнадцать? Как раз те, что возле костра с тобой куролесили? Вот уж сразу видно, что рожи разбойные, плаха по ним плачет…

– Насчёт рожи, так это кому-кому, а точно не тебе, ордынец, сказывать. Если бы люди всех токмо по рожам судили, то тебе, а не мне, сидеть бы сейчас в темнице.

– Ты!.. – вспорхнул меч ласточкой, упёрся в мягкое горло, оставляя кровяной след.

– И что ж ты сделаешь? Проткнёшь меня? – продолжал издеваться Некрас. – Ежели бы мы с тобой в честном бою сошлись – то одно. А прирезать, как скотину, связанного да безоружного – много ли чести? Так выговор заместо награды получить недолго.

– У меня есть мысль получше, – справившись с собой, усмехнулся Велеслав и вернул репку на место. Дальше до городу ехали в тишине.

Тема «рожи», надо сказать, была для молодого стражника весьма болезненной. Сколько насмешек, а то и тумаков в детстве и отрочестве он натерпелся от товарищей по играм – не сосчитать. За то, что волос чёрен, что глаза «нездешние», что отродье ведьминское… Дети куда злей, чем взрослые – те разве что «ордынцем» обзовут, когда нужно задеть побольнее, да посплетничают за спиной. Помнится, покуда бабушка жива была, Велеслав изводил её вопросами, а как научиться чародейству разному – чтобы всех обидчиков наказать. Бахира ласково гладила его по непослушным кудрям и неизменно отвечала:

– Мать моя шаманкой была, то правда. С духами степей говорила, ветрами повелевала. А мне, помимо красоты колдовской, ничего от неё не досталось. И нечему, внучек, мне тебя учить.

Уж неясно, правду говорила, аль утаила чего, но вот чем-чем, а красотой щедро поделилась. Неказистый отрок вырос, расцвёл, как цветок в пустыне. Оглянуться не успел, как стал девичьи улыбки замечать да взгляды из-под ресниц ловить. Но только помнил Велеслав, как эти же самые уста, что теперь манили сладкими обещаниями, не столь давно будто ядом плевались змеиным. Да так ни одной и не ответил взаимностью.

Часовой на стене у ворот бдительно позёвывал, щурясь на ночную темень. Услыхав бой колотушки, он, мудрёно ругаясь, запалил факел, но всё равно не смог ничего разглядеть.

– Кого ещё нелёгкая принесла?

– Это я, Велеслав! Душегубца поймал.

Голос, вестимо, показался часовому знакомым, и он нехотя потянулся к вороту. Решётка поехала вверх, пропуская телегу.

– Ты не мог бы в следующий раз при дневном свете ловить? – не удержался, крикнул в след, – На кой ворота туды-сюды открывать?

– Ничего, на случай набега степняков поупражняешься! – не остался в долгу Велеслав.

Бросив телегу во дворе казарм, где обреталась стража, он наскоро освободил кобылу от хомута, ухватил Некраса за воротник и потащил в подземелье – темницу. Долго раздумывал, убрать репку или нет, да так и оставил – будет знать, как обзываться.

Домой идти сейчас смысла вовсе не имело – матушка сызнова причитать начнёт, никакого покоя. А голову-то от полночных бдений нещадно в сон клонило, укусы комариные, как водится, в ночи чесались сильнее… Так что Велеслав прикорнул в каморке для часовых, по счастью, пустой.

Проспал он до полудня – роскошь неслыханная, но для героя, пожалуй, позволительная. А Велеслав уже вовсю считал себя героем: о похождениях Некраса в городу знали все, да только хитрый змей как-то раз за разом выползал сухим из воды. Ничего, от Еремея ему никак не отвертеться, а там и другие злодеяния приложатся.