Выйдя на свет, он умылся в бочке со свежей колодезной водой, что всегда стояла во дворе казарм, расчесался гребнем – нельзя же растрёпанным да с листьями в голове к людям выходить, чуток полюбовался на отражение в замершей воде. Всёж-таки правда хорош: есть на что девкам посмотреть…

– Велеслав!!! – раздалось от сеновала гневное. – Твоя кобыла весь стог обожрала? Привязывать надо скотину!

– Не моя! Федота кобыла, он мне на одну ночку одолжил, – он стал бочком продвигаться к калитке, чтобы не столкнуться с обладателем голоса. – Вот пусть Федот её и привязывает!

– Велеслав!!!

Но он уже выскользнул за забор. На площади сегодня устроили торжище – не шибко большое, палящее солнце портило снедь да напекало головы. Впрочем, сплетнями обменивались – и куда охотнее.

– Слыхали, ведьмин-то внучок Некраса заловил! – распинался старый лаптевяз. – Посреди ночи притащил, а у того губы словно слиплись, даже мычать не мог… Колдовство это, как есть колдовство!

– Дедушка Горазд, – быть может, старик считал это своеобразной похвалой, но что-то форма её Велеславу не больно понравилась, сегодня, по его убеждению, он заслуживал чего-нибудь и поприличнее, – за что ж ты так: «ведьмин внучок»? Небось, бабку-то мою ведьмой ни разу не назвал, всё чаровницей да прелестницей. Неужто гордость до сих пор задевает, что ушёл несолоно хлебавши?

Зеваки оценили хлёсткий ответ, посмеялись.

– Да не серчай, Велеславушка, не серчай, – смутился старик, опуская взгляд, – я ж не обидно, я ж любя…

Он усмехнулся и продолжил путь.

– Я слышала, ты сегодня отличился, – это дочка зеленщика коснулась правого плеча, задержала руку, не торопясь убирать. – Ты такой храбрый…

– Да, как вепрь, – подхватила дочка пекаря, пристраиваясь слева.

Велеслав охотно приобнял девушек повыше талии, от чего они разрумянились да заулыбались.

– Ты потом расскажешь мне, как ты с целой шайкой справился? Наедине?

– Чего это тебе-то? Велеславушка, хочешь, я тебя кренделем сахарным угощу?

– Нашла чем соблазнять! Может, укропчику свежего щи приправить?

– Вы чего удумали, бесстыдницы! – вмешался зычный бас пекаря, и обе прыснули в стороны, как мыши. – На парня посреди улицы у всех на виду вешаться!

– Дядька Любомир, а ежели я стану воеводой, ты так же серчать будешь или промолчишь? – может, виной тому лишь детские воспоминания, но в таких случаях в «парне» Велеславу всегда слышался «ордынец». Чудная забава, если подумать, когда один не решается сказать, а другой ни за что не признается, что услышал.

– Ежели станешь, тогда и поговорим, а сейчас нечего девичьей дури потакать… – проворчал пекарь и скрылся в доме.

Площадь кончилась, осталось пройти две узких улочки, а там и родная изба показалась.

– Матушка, я дома!

– Ты где всю ночь шлялся? – Ждана вышла из-за печи и с укоризною оперлась на ухват. – Мать твоя места себе не находила, а ты теперь заявляешься, как ни в чём не бывало! Даже обед – и тот пропустил! Отец твой в кузнице день деньской пропадает, а к столу исправно приходит. Взялся бы и ты за ум, что ли, сколько можно за ворьём да жульём бегать?

Разговор-то, в общем, не новый, Ждана была из той породы женщин, что готовы и мужа, и детей укутать и спрятать под широкой юбкой, лишь бы они не убились да не покалечились. Обычно Велеслав лишь отмахивался, поворчит-поворчит, да остынет, но сегодня взбунтовался:

– Тебе, матушка, только жизни меня учить! А я сегодня разбойника Некраса поймал, который Еремея, твоего, между прочим, свояка обобрал. Кабы не я, залёг бы на дно, да и всё – кто старое помянёт, тому глаз вон, а те, кто видели, уже и не видели ничего.