Реки какие! Небо! Сады! Долины!
Зачем выходить наружу, если внутри так счастлив?
Зачем картины на стенах, когда есть окна
разных размеров, неповторимы, как воздух!
Если есть золото в сердце – коже не нужно бронзы.
Если твой взгляд хрустален, то стекло не помеха.
Время петь песни, грустные как молитвы.
Время крылатых слов и зацветающих вишен.
Как это можно вообще описать словами…
афродита
выходила купаться
и ныряла в море с причала.
море штормило,
закручивало,
качало,
а она
бесстрашно сигала
рыбкой
с какой-то детской улыбкой.
и волна обнимала,
волна её миловала,
всю её обволакивала,
обвивала,
нежно подталкивала,
брала…
всё с неё сорвала!
одновременно
и верх,
и низ!
там и были-то ниточки,
и вот —
они порвались!
как она выходила из моря!
о! как она выходила!
у рыбаков на пирсе
аж дух весь перехватило!
у продавцов кукурузы
всё плавилось и вскипало!
чурчхелла белела!
всё в мире вдруг перестало!
как она из вод восставала!
руками не прикрываясь,
почти не касаясь
песка
(лишь поправила прядочку у виска),
вся
как будто воздушная,
полая,
выходила на пристань голая,
прекрасна и величава,
под аплодисменты причала!
полотенце взяла.
неспешно им обернулась.
улыбнулась всем.
улыбнулась…
да так!
что если и был в душе мрак,
то он разом исчез,
и, под восхищенье очес,
по набережной поплыла,
точно вся из тепла,
в неведомый свой ашрам,
оставив на сердце шрам,
ведь что-то должно остаться…
ходила просто купаться.
случай в метро
оступилась
и каблуком
мне проткнула ботинок.
стелет кровавый след.
но ведь как улыбнулась!
но ведь как извинилась!
– Вам не больно? – спросила.
– Что вы! Конечно, нет!
есть у блондинок
какая-то своя сила.
словно в тоннеле свет
петр
Петр Евгеньевич
открыл для себя, что все люди ангелы.
теща,
дети,
жена,
Оля,
Катя,
Марина Михайловна,
Елена Павловна,
Арсений Андреевич —
ангелы.
даже Ефремов, зам. генерального —
ангел.
все,
абсолютно все:
милиционеры,
соседи,
ведущие телепрограмм,
патриарх,
красавицы в балаклавах,
кавказцы,
бригада,
которая тянет ремонт уже третий месяц —
ангелы.
Петр Евгеньич не глуп.
не кричит о своем открытии на всех перекрестках,
просто ходит счастливый.
всё принимает.
как же, думает, мне повезло!
все,
все ангелы!
только Пушкин и Гоголь – нет.
эти архангелы
явно.
сулико
вот минтай искрится,
на нерест пошел минтай.
сулико моя,
далеко моя,
уже близко моя,
отдай
якоря,
заводного пускай кальмара.
водяного пугнём царя.
глубоко моя,
нелегко моя,
но возьмём живого товара,
злата-серебра, янтаря.
захар
это, захар, моря.
нечто течет слоями.
внизу – пескарь, салями,
медуза с водорослями,
да скелет вискаря.
это, захар, земля.
банка из под сокровищ,
следы сирен, чудовищ,
гоголя-моголя,
отставного нудиста.
некуда торопиться,
пятница ты моя.
инесса
Максиму Лившицу
это, инесса, город, инесса, город такой, инесса,
я ходил по нему, был молод, инесса, молод ходил, повеса.
покупал на привозе вино я, инесса, цвета пореза,
и пятном маячил на море у волнореза.
здесь бывает инесса, холод, инесса, холод такой, инесса,
что охота пойти на пересыпь сразу выпить купить шартреза,
заглянуть в ноздреватые арки, инесса, под шум железа:
в запотевших окнах мелькают голые груди, кубики пресса.
но сейчас, инесса, тепло, нынче лето у нас, инесса,
облачка перьевые висят, словно вовсе они без веса,
улочки пылевые, ниточки бельевые,
почему же, инесса, мы до сих пор на «вы»? и
это инесса, голод, инесса, голод такой, инесса,
ты чудачка, инесса, ты выглядишь как принцесса!
так пойдем на шум полонеза в кафе «У Каца»,
раз нет леса в одессе, инесса, на пляж влюбляться!
красотки
мимо высотки на Соколе пробегали красотки.
и ладно бы, там, кроссовки,
а то ведь шпильки!
я как раз читал Рильке в скверике на скамейке
(конечно, в оригинале),