из сельских тётенек до этого просто не додумывается. Но ещё больше странен мужчина, который

время от времени приносит в ладонях воду из протоки, смачивает спину женщины, а потом нежно

растирает. У пацанов, стыдливо наблюдающих за этим открытым нежным поведением взрослых,

41

аж мурашки по коже бегут.

– Чего это он, а? – с недоумением спрашивает Роман.

Это непонятно и Серёге, но он же умный и книжек больше прочитал. Серёга задумывается на

какое-то время и вдруг высказывает потрясающую догадку:

– А, так это же, наверное, он любит её!

И как только Серёга знает о таком?! Это неожиданное открытие смущает обоих. Так вот,

оказывается, что значит любить. Это, значит, быть таким, как этот городской мужчина.

Такими-то целомудренными впечатлениями и выстраивается потом их отношение к женщинам.

Общее детство, общие начальные впечатления, общие планы и взгляды со временем спаивают их,

делая вроде как подотчётными друг другу. Так как же сейчас, с какими глазами рассказывать

Серёге о своих не очень-то хороших намерениях в городе?

А как в разговоре с ним обойти тему его спившихся родителей? Конечно, сам факт их спивания

невероятен. Когда отец писал об этом в армию, то там эта новость казалась нелепостью. Нельзя

было до конца поверить в то, что так опускается Надежда Максимовна – учительница. В детстве

Роман даже побаивался её: всегда строгую, аккуратную, гладко причёсанную, внутренне

натянутую. Она всегда такой была. А вот дядю Володю-то, работавшего киномехаником, можно

было и раньше увидеть на улице с широко расставленными для устойчивости ногами, в обвисших

штанах-пузырях. Он мог и в кинобудке напиться, перепутав последовательность всех частей

фильма. Надежду Максимовну тогда просто жалели. Вместе они не появлялись нигде, и поэтому в

пару с трудом объединялись даже мысленно. Так и не восприняв реально это известие в армии,

Роман, увидев потом Надежду Максимовну в Пылёвке у магазина, застывает потрясённым. Она ли

это? Черты настоящей Надежды Максимовны кажутся какой-то тенью в этой едва знакомой

женщине – растрёпанной, опухшей, с синяком под глазом. Спотыкаясь, шатаясь из стороны в

сторону, звеня пустыми бутылками в грязной, изодранной сумке, она подходит к крыльцу магазина.

И мир переверчивается с ног на голову. Мир, рвущийся в самом крепком месте, не может быть

логичным. И если бутылки собирает Надежда Максимовна, то и весь прочий мир тоже должен

пристроиться за ней с такими же грязными сумками. Можно ли было когда-нибудь раньше

представить её такой?! Оторопевший, Роман не решается даже поздороваться с матерью лучшего

друга.

– А, Ромчик, – узнаёт его она, глядя незнакомыми, запавшими глазами. – Отслужил, значит. . А

чо же не заходишь? Сергей-то наш в музыкально-педагогическом училище учится. И женился уже.

Вот так вот. .

Особенно долго и шепеляво, показывая недостаток передних зубов, складывает она из

непослушных звуков это «музыкально-педагогическое». Ох, Надежда Максимовна, Надежда

Максимовна… Теперь её имя, произносимое когда-то с уважением, стало уже именем

нарицательным. «Сшибаешь стопки, как Надежда Максимовна», – смеются теперь в Пылёвке над

желающими выпить.

Потому-то Серёга и не показывается теперь дома, потому-то в последние полгода ему уже не

до рассуждений о том, что творится в родном селе.

Как же теперь с ним об этом говорить? Как сочувствовать ему? Как не ранить уже самим этим

сочувствием? Странно, что их, друзей, разводят по сторонам жизненные события, которые

складываются независимо от них. Само собой, что когда-нибудь они встретятся, но совсем не

понятно, как будут общаться.

Конечно же, главная жизнь Романа идёт не на курсах электромонтеров и не за промывкой