что надежды у него никакой.

«Здравствуй, Роман!

Спасибо, что не забываешь нас. Письмо твоё получили два дня назад, но Витя не любит писать.

Сейчас он ушёл на работу, а меня попросил ответить тебе. Всё у нас вышло, как намечали. На

обратном пути Витя встретил меня с поезда и не дал уехать дальше, так что я ещё и у мамы не

была. Документы мне вышлют. Витя пошёл на завод фрезеровщиком, а я хочу устроиться швеей

на фабрику. Это рядом с нашим домом. Вообще-то я давно мечтала о такой работе. Так что всё у

нас хорошо.

Всего доброго и тебе! Счастья! Любви!

Привет от Вити. Люба.

До свидания!»

Письмо, переданное матерью, он читает, выйдя в ограду, и долго сидит потом на бревне,

задумчиво разглядывая буквы, написанные обычной шариковой ручкой. Вот каков он – почерк

Любы. Неужели этот листок был в её руках? Да, она всё написала сама. А Витька молодец – «не

дал уехать дальше», и всё тут. Вот это по-мужски и «по-пограничьи»!

Любин ответ вносит в душу такую полную пронзительную определённость, что в ней становится

свободно, гулко, пусто. Это послание словно из какого-то другого мира – чистого и счастливого. И

дома в том мире всё такие же светлые, высокие и в лёгком тумане. Спасибо красивому городу

Златоусту уже за то, что он есть. «А вот мне пора опускаться на грешную землю».

У Маруси неожиданное письмо вызывает бурю эмоций и подозрений. Почерк женский – это

понятно и ей. Выходит, у сына уже кто-то есть. Причём где-то далеко. Значит, всё-таки уедет. И

всем их с Галиной Ивановной фантазиям конец. Три дня Маруся набирается духу, чтобы

заговорить со своей начальницей об этом, а на утро четвёртого дня Галина Ивановна вдруг

сообщает, что вчера вечером Роман наконец-то подошёл к Светке и проводил её до дома. Маруся

не может сдержать слёз.

28

* * *

Роман знает, что, по большому-то счету, Света всё равно не для него, но, увязавшись, наконец,

проводить её, чувствует, что сердце его словно разносит на больших оборотах. От клубного

крыльца, где светит лампочка с вьющейся вокруг неё мошкарой, Света уходит быстро, но,

оказавшись в темноте, замедляет шаги. И не оглядываясь, она слышит преследование и знает

преследователя. Чем ближе подходит Роман, тем скованней становится она, тем более

загипнотизированно замедляется, так что шаги свои уже и растягивать некуда. Поравнявшись с

ней, Роман некоторое время идёт молча, невольно ещё сильнее пугая её. «Пожалуйста, вот он я,

получите», – словно говорят уже сами его выровненные шаги. Да, собственно, не пойти за ней

Роман уже не может. Душа помнит Любу, а разум постоянно долдонит, что Люба уже в прошлом. А

в настоящем – Света. А может быть, и не Света. Может быть, ещё Наташка Хлебалова,

шестнадцатилетняя девчонка, загорелые ноги которой выше коленок такие полные и тугие, что

дыхание от их вида сдваивает поневоле. Уже при одном её появлении в клубе Роман чувствует

такую сладкую ломоту в костях, что хочется потянуться всем телом. Он пытается затушить в себе

это хищное, ласковое пламя, как удавалось делать с впечатлением от других женщин, да, видно,

тут уже какой-то непреодолимый случай. Теперь, когда Любы почти что уже нет, это пламя не

тушат никакие логические соображения, и даже не действует тот довод, что Наташке лишь

шестнадцать. Ох, а уж что снится ему в последнее время, какие жаркие призраки истязают по

ночам! Как эти Наташкины ноги смугло светят и мерцают во снах! Но за это он уже не может ни

ругать, ни осуждать себя – сны запретов не понимают. Тем более, что всё желаемое не имеет во

сне завершения – финалу там всегда что-нибудь мешает. И это понятно: как может присниться ни