низкий, с напряженными морщинами, словно говорящий о каком-то упругом концентрированном

уме. Теперь, когда он сидит на диване, Роман видит его пальцы – жёсткие, словно небрежно

гранёные, несоразмерно длинные для невысокого человека. Наверняка он из рабочих. На заводе

обычно ценят таких начальников, начинавших с низов, которые если чего-то и требуют, то требуют

по-умному, со знанием дела.

В комнате на паласе играет мальчик примерно двух лет. Пристроившись к креслу Голубики, он с

робостью смотрит на гостя.

– А вот и Серёнька, мой сын, – говорит Ирэн, подхватывая его на колени, – помнишь, я

рассказывала?

Роман видит взгляд его больших синих глаз, замечает внимательный голубой взгляд Ивана

Степановича. А из кухни на эту реплику выглядывает и напряжённо смотрит Тамара Максимовна.

Кажется, его реакция на «Серёньку» интересует всех.

– Да, конечно, конечно, помню, – подыгрывает Роман, стараясь держаться как можно

уверенней.

Нагнувшись к мальчишке, Роман как взрослому жмёт ему ручку, отчего тот смущённо краснеет.

Успокоенная Тамара Максимовна делает движение, чтобы вернуться на кухню, но, не выдержав

внезапной растроганности, выходит в комнату.

– А ведь я-то ещё не представилась, – говорит она, – меня зовут Тамарой Максимовной.

Роману остаётся только улыбнуться. «А я знаю», – так и хочется ответить ему, но, сдержавшись,

он, кивнув ей, выходит, знакомится вторично. Видя теперь её вблизи, он не без интереса пытается

рассмотреть цвет и её глаз. Её глаза тоже синие. В этой семье синеглазые все. Роман пытается

вспомнить свои глаза и вдруг обнаруживает, что не помнит их цвета. Он, кажется, никогда и не

задумывался об этом.

Тамара Максимовна уходит на кухню, беседа снова не клеится, так что говорить приходится на

классическую тему о погоде, о том, как холодно и грязно сейчас на улицах зимнего города. Наконец

Тамара Максимовна вносит на подносе чашки с чаем, домашние шаньги и малиновое варенье с

целыми ягодками. Роман надеется, что вдруг в честь знакомства будет предложена бутылочка

какого-нибудь винца, которое сейчас было бы кстати, чтобы чуть расслабиться. Но о вине никто

даже не вспоминает. Кажется, в этой семье культ трезвости. В их квартире вообще какая-то особая

атмосфера. С самого начала от очень приятного, свежего чуть ли не до скрипа запаха хвои,

Романа не покидает ощущение, что у них где-то тут рядом спрятана новогодняя ёлка. Не

удержавшись, он спрашивает об этом необычном аромате.

– Так мы же Лесниковы, – смеясь, отвечает Голубика, – у нас полагается лесом пахнуть.

– Как Лесниковы? – не поняв, переспрашивает Роман.

– Хорош жених, – с усмешкой замечает Ирэн, будто выгораживая его, – он мою фамилию не

помнит.

– А-а… – сконфуженно бормочет Роман, – фамилия…

Оказывается, их фамилию он не знал никогда. Иван Степанович, с приятным недоумением

услышавший слово «жених», приходит на выручку, пояснив, что всё это выдумки дочери, которая

обожает запах хвои. Сам он установил на окне кондиционер собственного изобретения, чтобы в

квартире был постоянно свежий воздух, а она пристроила к нему какую-то хитрушку с хвойным

экстрактом. Сами-то они, привыкнув, уже не чувствуют необычной атмосферы в квартире, но все,

кто бывает в гостях, удивляются.

– А вас, значит, Романом зовут, – говорит Тамара Максимовна, всё так же пристально

приглядываясь к гостю. – Ох уж эта Ирэн! Тоже мне конспиратор… Даже это утаила. А я, как сыщик,

испытывала её. Назову, бывало, вроде как невзначай какое-нибудь имя и смотрю, не дрогнет ли

что у неё в лице.

– Ты так делала? – рассмеявшись, спрашивает Голубика. – Вот это класс! А я и не замечала.