Голубика – эта хрупкая фарфоровая девочка с синими-пресиними глазам, двоюродная сестра

Серёги, забавно не выговаривающая букву «р». Помнятся ещё свои детские отчаянные страдания,

помнится, что маму её зовут Тамара Максимовна. В доме Макаровых тогда лишь дядю Володю

звали по имени, а всех женщин – по имени отчеству: Надежда Максимовна, Тамара Максимовна, а

уж Ирина была Ирэн или Голубика. А букву «р» она так до сих пор и не выговаривает, но эта

картавость придаёт ей особый шарм. Всё это надо как-то за одно мгновение пережить и не

задохнуться.

– Мы уж с отцом переволновались, – продолжает такая знакомая-презнакомая, кажется, почти

не изменившаяся Тамара Максимовна. – Я уже третий раз выхожу. А это кто?

Чтобы не пугать её, Роман намеренно выходит в свет, падающий из подъезда – всё равно она

его не узнает. Ирэн теряется, пытаясь придумать, как назвать человека, с которым подошла.

– Меня зовут Роман, – с каким-то страхом, словно саморазоблачаясь, называется он теперь уже

74

сразу обеим.

Ирэн, словно примеривая к нему это имя, смотрит с интересом и улыбкой. Роман же и вовсе

пожирает её взглядом – нет, пожалуй, на улице он никогда бы её не узнал. Она так сильно

изменилась. Узнал, если б только увидел глаза. Но в свете фонаря у подъезда он не видит их и

сейчас.

– Постой-постой, – вдруг уже с ласковыми нотками и с каким-то подозрением произносит

Тамара Максимовна, – а не тот ли это молодой человек, которого ты всё скрываешь от нас?

– Да, мама, это он, – вдруг со смехом подтверждает Ирэн.

– Ну-ну, значит, попался всё-таки, голубчик, – говорит Тамара Максимовна и вовсе

оторопевшему Роману, хотя по её тону понятно, что провинность того, за кого его принимают, не

столь и велика. – Ну ладно, – продолжает она, взглянув на свою голую ногу в комнатном тапочке, –

я ведь совсем околела, пойдёмте в дом.

Роман идёт за ними как привязанный. И по пути в квартиру он не успевает собраться с

мыслями, потому что дверь оказывается тут же, на первом этаже.

– Ну, ты меня спасла, – принимая трубку из рук Романа, говорит Ирине в прихожей её отец. – А

что? Нормальная, хорошая трубка.

– Ну-ну, – теперь уже намеренно строго выговаривает ему Тамара Максимовна, – ещё возьми

да эту испили.

Отец тут же, без всяких вопросов протягивает руку Роману:

– Иван Степанович.

Всё ещё немой нечаянный гость лишь кивает головой. А вот отца Ирэн он никогда не встречал –

в Пылёвке Иван Степанович не был.

Сбросив шубу, Голубика остаётся в клетчатой юбке и в толстом свитере домашней вязки. А у

Романа – новый душевный паралич – хрупкая фарфоровая девочка превратилась в роскошнейшую

фарфоровую женщину, в даму. Эта шикарная высокая грудь, эта белая кожа, эти волосы,

крашенные под тёмную яркую медь, эти синие глаза! Белое, медное и синее – какое-то просто

невозможное, убийственное сочетание. И тут-то, находясь в состоянии воскового остолбенения,

Роман совершенно отчётливо осознаёт, что именно происходит с ним сейчас. Сейчас у него

свершается, реализуется Судьба. Судьба всегда была неосознанной, туманной, абстрактной и

отдалённой категорией, но в эти пронзительные, обострённые минуты происходит какой-то

своеобразный её прилив. Приблизившись, она захлёстывает, заполняет все возможные

пространства: и всю его душу, и весь объём этой квартиры. От её прямого, непосредственного

присутствия звенит в ушах, как от провода высокого напряжения. Сейчас как раз тот решающий

момент жизни, когда Судьба не позволит тебе своевольничать. Даже на сантиметр она не отпустит

тебя куда-нибудь вкось, а спокойно и уверенно направит так, как надо, как знает только она. И ты