То, как мистер Бронте приучил своих детей разделять его политические интересы, не могло не расширять их интеллектуальный кругозор, избавляя их от погружения в мелкие местные сплетни. Приведу еще один личный фрагмент из «Рассказов островитян»: это своего рода извинения, содержащиеся в предисловии ко второму тому, за то, что продолжение рассказов не появилось раньше: авторы, оказывается, долгое время были слишком заняты, а в последнее время чрезвычайно поглощены политикой.

«Началась сессия парламента, на повестку дня был вынесен великий католический вопрос[40], и меры герцога были обнародованы, и все обернулось враньем, насилием, партийными пристрастиями и смятением. О, что за шесть месяцев, от речи короля до конца! Никто не мог писать, думать или говорить о чем бы то ни было, кроме католического вопроса, а также герцога Веллингтонского и мистера Пила[41]. Я помню день, когда «Интеллидженс экстраординер» опубликовала речь мистера Пила, содержащую условия, на которых предлагалось допустить католиков! С каким энтузиазмом папа разорвал обложку и как мы все сгрудились вокруг него, и, затаив дыхание, слушали, как условия одно за другим были сформулированы, объяснены и аргументированы очень толково и очень хорошо; а затем, когда все стало ясно, тетя сказала, что она думает, что это отлично и что католики не могут причинить никакого вреда при такой прекрасной защите. Я помню о всех сомнениях, вызванных тем, пройдет ли это в палату лордов, и предсказания, что не пройдет. И когда вышел документ, который должен был решить этот вопрос, мы слушали обо всем этом деле с жутким волнением: о том, как открылись двери, раздалось цыканье, в какие одеяния были облачены королевские герцоги; о том, что великий князь был в жилете с зеленым поясом; как встали все пэры, едва он поднялся; как была зачитана его речь – папа говорил, что слово у него на вес золота; и, наконец, большинство один к четырем (sic.) в пользу билля. Это отступление» и далее в том же роде.

Это, должно быть, было написано, когда ей отроду было между тринадцатью и четырнадцатью годами.

Некоторым читателям будет интересно узнать, каков был характер ее чисто художественного письма в этот период. Если ее описание реального происшествия, как мы видели, не изящно, буквально и убедительно, то когда она дает волю своим творческим силам, ее воображение и язык несутся наперегонки, иногда доходя до очевидного бреда. Одного примера будет достаточно, чтобы продемонстрировать этот дикий стиль. Это письмо к редактору одного из «Маленьких журналов».

«Сэр. Как хорошо известно, Гении объявили, что, если они не будут каждый год выполнять некие изнурительные обязанности таинственного содержания, все миры в небесах будут сожжены и собраны вместе в одну мощную сферу, которая будет катиться в гордом одиночестве сквозь обширные просторы вселенной, населенной только четырьмя великими князьями Гениев, пока время не сменится вечностью. Подобная дерзость сравнится только с одним их утверждением, а именно, что с помощью своей магической силы они могут превратить мир в пустыню, чистейшие воды – в потоки бледного яда, а чистейшие озера – в стоячие воды, чьи тлетворные испарения уничтожат всех живых существ, кроме кровожадных лесных зверей и прожорливых птиц, гнездящихся на скалах. Но посреди этого запустения дворец Главного Гения воссияет среди диких просторов, и их чудовищный боевой клич будет оглашать землю по утрам, в полдень и по вечерам; они справят свою ежегодную тризну над костьми мертвых и возрадуются радостью победителей. Я полагаю, сэр, что такое чудовищное зло не нуждается в комментариях, и поэтому спешу подписаться на журнал, и т. д.