– Не знаю, – ответил я, – наверное, старше нас с тобой.

Она не улыбнулась, будто не слышала моих слов и думала о чем-то своём.

– Жаль, что сейчас лето, а не осень или весна. Тогда мы посадили бы здесь молодые деревца. Например, березы. А лучше липы…

– Хорошо, что сейчас лето, а не осень или весна, – не согласился я с нею.

– Почему? – удивилась она.

– Ни осенью, ни весной ты бы не приехала в нашу деревню, и мы с тобой не встретились…

– Верно, – согласилась она, – мне даже думать об этом страшно.

– Мне тоже…

– Как я рада, что приехала сюда. Отец звал с собой в Ленинград, а я решила ехать в деревню, к бабушке.

– Не жалеешь об этом?

– Нет, не жалею…

Она замолчала и задумалась. Легкий ветерок трогал её распущенные волосы. Рукой она то и дело откидывала их назад, всё так же стоя спиной к дереву. Я приблизился к ней, взял её за плечи и медленно поцеловал. Она не шелохнулась, не отстранилась от меня, только прикрыла глаза длинными ресницами и несколько мгновений спустя тихо проговорила:

– Ты почувствовал, что сейчас меня можно поцеловать?

Я ничего не ответил, держал её за плечи и вдыхал аромат её волос. И весь мир, со всей его жизненной суетой, отдалился от нас, и звуки его будто погасли.

Из низины от Разбойного ручья всё тянул влажный ветерок, по-прежнему шевелил её волосы и уносил густой запах свежего сена к деревне, где уже смолкли людские голоса, стихло мычание коров, лишь из-за огородов, от мельницы, доносился гул падающей с высоты воды, да где-то, ещё дальше, прорывалось сквозь этот гул ржание лошади, звавшей к себе отставшего жеребенка. Закат угасал. Последние лучи окрашивали высокие редкие облака в розовый цвет. Первые звезды протаивали на восточной части неба. Она словно почувствовала их тихий свет, медленно подняла глаза и взглянула на звезды:

– Как жаль, что ты уезжаешь…

– Я буду писать тебе письма.

– Не надо. Я и так буду помнить о тебе. И ждать…

Ресницы глаз её дрогнули. Она внимательно посмотрела на меня, снова прикрыла глаза и поцеловала.

Над нашими головами под легким ветром шумела листва лип, и шум её, теперь уже такой знакомый, впервые казался грустным…

Помню, с каким нетерпением юности стремился я до встречи с ней в незнакомый город. Теперь мне всякий раз трудно покидать родную деревню, но тогда я с легким сердцем уезжал из дома. Лишь мысль о разлуке была тревожной и неотступной. Я старался гнать её прочь от себя, пытался успокоиться мыслью, что расстаёмся ненадолго. Но кто из нас, живущих в нашем беспокойном изменчивом мире, может, прощаясь, с уверенностью сказать о предстоящей встрече? Будет ли она? Человек предполагает, а бог располагает, говорят в таких случаях…

Очутившись после деревенского захолустья в областном городе, я думал, что потребуется слишком много времени, чтобы удовлетворить своё любопытство к нему, но ошибся. Уже через несколько дней моё любопытство иссякло, сменилось безразличием и отчуждением. Так иногда знакомишься с человеком, который покажется интересным, с первых встреч тянешься к нему всей душой, чего только не приписывая ему обманчивым воображением, но проходит короткий срок, и начинаешь чувствовать разочарование, встречи становятся в тягость, и уже думаешь, куда подевалось первое впечатление, и почему оно так быстро изменилось, ведь не было ещё времени познакомиться ближе, разглядеть то, что теперь вызывало неприязнь.

Первое время я любил долгие прогулки по вечерним улицам, особенно, если на склоне дня случался короткий дождь, и после него на улицах не было ни пыли, ни дневной суеты, уже огрубевшая листва дышала свежестью, а свет уличных фонарей просеивался сквозь мглистый сумрак лениво и мягко. В такие часы душа наполнялась радостью, мысли успокаивались и не делали попыток сбить сердце с обычного ритма.