– Женщины на тебя за это не обижаются?

– Я ведь не самогоном торгую. Они и сами за салом приходят. Порой еще и шутят: «Ты, Даниловна, сало то табачным дымом коптишь?». Сейчас не продаю, не тот товар. Да вот у меня какая беда стряслась. Свинья так вымахала, сильная такая, того и гляди с ног сшибет. Давеча до корыта не допустила. Так мордой ведро толкнула, с полведра мимо пролилось. Вот и сидит теперь на голодном пайке. Не знаю, что мне с этим делать.

– Пойдем, посмотрим. Что-нибудь придумаем.

Дверь в хлев к свинье была половинная, только нижняя часть. Верх был открыт. Для проветривания.

Даниловна загнала свинью в дальний угол и держала ее там, время от времени похлестывая хворостиной. Георгий у самой двери отгородил уголок – невысокую оградку, поставил туда большое старое ведро, прибил его к стене. Поставил в него через полудверь, не заходя в хлев, ведро с водой. Свинья направилась к ведру, сунула в него рыло, почмокала и отошла в сторону.

– Вот и лопай теперь водичку. Опрокинь, попробуй. Не нравится? Так тебе и надо – ликовала победоносно Даниловна.

Работа в слесарной мастерской Сереже нравилась. Приятно было работать с деревом, чувствовать его тепло, дышать запахом леса. Сережу ценили за трудолюбие, за добросовестное отношение к делу, за умение ладить с людьми. Подружился с девушкой. Зое, как и ему, тяжело жилось у тетки. Та упрекала Зою за посредственные школьные оценки, позже – за маленькую зарплату посудомойки в столовой. Две души, обделенные домашним теплом и вниманием, нашли друг друга. Их дружбу приветствовала соседка баба Фрося. У ворот ее избы, на лавочке, подолгу сидели они вечерами. Палисадник бабы Фроси скрывал их от избы Сережи, от глаз мамаши. Просто сидели и молчали. Вдвоем им было хорошо. Домой ни тому, ни другому идти не хотелось. Баба Фрося им не мешала.

Вышел из заключения Аркашка. Сразу же пустился в разгульную жизнь с прежними приятелями. Потребовал у матери продать дом. Мать сопротивлялась:

– Где мы с Сережкой жить будем?

– Дом отца. Сережке ничего от дома не положено. Наследники только мы с Юркой. Юрка с севера не вернется, тебе в совхозном доме комнату дадут.

Мать продолжала стоять на своем. Наконец, непутевый сын признался:

– Мать, я задолжал большие деньги. Не отдам, меня достанут. Торопят, угрожают.

– Да когда ты успел накопить такие долги? – недоумевала мать, но не уступала. Аркашка стал угрожать: «Повешусь!», «Дом спалю!». С горящей головешкой ворвался в комнату матери, когда та уже была в постели. Не заметил, что дверь задернута портьерой. Ткнул в нее горящей головешкой. Портьера вспыхнула. Огонь охватил оконные занавески, побежал по обоям. В комнату вбежал Сережа, сдернул с окна горящую штору, схватил в охапку мать, подтащил ее к окну. Там ее подхватили подбежавшие соседи. Сережа успел лечь грудью на подоконник, дальше двигаться не мог. С трудом извлекли его из пылающего дома. Когда приехали врачи, на поляне лежали двое. Женщину отвезли в больницу, мальчика – в морг.

На сороковой день приехали Юрий и Георгий. Соседи накрыли стол во дворе дома. Все судили мать, но за поминальным столом решили ее не попрекать. Она еще не отошла от шока. Да и не к месту тут разборки. Но разговоры сами собой сводились к ее осуждению:

– Не сберегла ты Сергуньку.

– Аркашке потакала, вот и получила.

– Живи теперь на головешках.

Юрий и Георгий ушли от стола к соседке. Бабушка Фрося сидела на лавочке, на которой сиживали Сережа с Зоей, и плакала. Никак не могла заглушить боль, сердце сжималось от боли за Сергуньку:

– Сидели тут постоянно. Молчали. Порой ворковали, словно два голубка.