(sic!) лет, что я занимаюсь изданием оперных либретто, я еще ни разу не видела такого ясного, четкого изложения на таком прекрасном русском языке». Есть два вида «искусства», в которых евреи заметно превосходят все остальные народы – искусство лести и искусство прибеднения. У русских лесть получается грубой, ненатуральной, знаю только одного русского, отменно льстящего, – это, разумеется, Путин. Однако я, со своей подозрительной «четвертью», тоже, что называется, «не промах», и, кажется, сумел достойно ответить на диферамбы директрисы, доверительно признавшись: «Какое это счастье, что рукопись оказалась в руках такого знатока!» Дальше мы стали соревноваться в том, кто эффективнее прибедняется. Директриса поведала, как трудно в наши дни живется издевателю, особенно такому, который хочет публиковать только хорошие книги, ведь они не приносят никакой прибыли, одни убытки, я же пожаловался на тяжелую судьбу эстонского пенсионера: как-то, во время перестройки одна наша не в меру патриотичная соотечественница публично провозгласила, что готова хоть картофельные очистки есть, только бы родина стала свободной – и когда Эстония обрела независимость, люди, пришедшие к власти, исполнили ее желание. Эти пассажи служили как бы «увертюрой» к обсуждению тех пунктов договора, которые касались гонорара. Агентша Рипсик, переживающая, что ей до сих пор не удалось продать ни одной ее книги («еврейскую лавочку» нашел я сам), бескорыстно помогла мне обработать проект, подготовленный издательством, и одна из ее поправок повергла директрису в шок – в ней предусматривалось, что автор может потребовать независимый аудит, и если окажется, что издательство ему что-то не доплатило, то оно должно не только возместить разницу, но и взять на себя расходы этого аудита. «Но это же совершенно некоммерческий проект! Ваш агент замечательный профессионал, мне нечего возразить, но мы не одолеем эту книгу на таких условиях!» – воскликнула директриса. Ее паника была настолько искренней, что я понял – от них мне не добиться ни копейки. Возможно, я продолжал бы спорить, указывать на то, что издевательство большое – я уже прошелся по длинному коридору со множеством кабинетов – следовательно, большими должны быть не только расходы, но и доходы, из которых хорошо бы немного выделить и автору, но тут случилось нечто неожиданное, по крайней мере, для меня: директриса, и так все время разговаривавшая со мной чрезвычайно обходительно, каждое обращение предваряя вступительным словом «милый», вдруг назвала меня ласкательным именем, которое придумала Рипсик и которое, кроме нескольких самых близких наших друзей, случайно его услышавших, никто не знал. Конечно, не могла знать и директриса, она даже запнулась, наверно, догадалась, что переборщила, но то, что она интуитивно отыскала это имя, повергло меня в такое изумление, что я умилился и был готов подписать что угодно. К тому же именно в этот момент вошел еще один человек, которого мне представили как моего редактора. У него были такие грустные глаза, которых я не видел ни у кого за время всей моей не короткой уже жизни. Посмотрев в эти глаза, я понял, что если я даже выбью из этого издательства какой-то гонорар, то буду этого стыдиться до конца моих дней. В общем, мы договорились, что они издадут книгу, а я в качестве вознаграждения получу некоторое количество авторских экземпляров, которыми смогу дополнить залежи под нашей уютной кроватью.

Говорят, лучшая сделка та, при которой обе стороны убеждены, что надули своего визави, и именно так обстояло дело с только что подписанным договором. Конечно, еврейка радовалась, что я уступил права бесплатно, однако и я не горевал – не горевал потому, что обошелся без затрат, тогда как еще месяц назад готов был выложить кругленькую сумму, лишь бы эту рукопись напечатали. Рипсик на нее давно махнула рукой, и, признаться, я тоже. Кого в нашем оглохшем от рока мире может интересовать опера? Идея, вообще-то говоря, принадлежала мне, когда Рипсик впервые заболела, я, чтобы отвлечь ее от дурных мыслей, посоветовал: «Напиши-ка книгу об итальянской опере!» До этого она два-три года лихорадочно старалась улучшить наше сомнительное материальное положение, сочиняя детективы – с ее стилем! Мне достался труд переводчика, и действительно, детективы на эстонском напечатали, однако особенного дохода они не принесли, и в итоге единственная заметная польза от этой авантюры заключалась в том, что Рипсик сформулировала афоризм: «Эстонцы – это народ, предпочитающий плохие стихи хорошим детективам». К тому моменту, когда я заговорил об опере, она и сама уже поняла тщетность своих потуг, и вняла моему совету – она вообще очень аккуратно выполняла все мои «руководящие указания», помню, после того, как она написала дюжину новелл, я сказал: «А теперь очередь за романом», и она его написала, да еще какой! Именно за него она получила из Германии гонорар, какого ни один из писателей Восточной Европы ранее не удостаивался, мы отремонтировали квартиру и обзавелись той кроватью, под которой сейчас покоятся ее книги. Книгу об опере я тоже перевел, но ни одно эстонское издевательство ее опубликовать не пожелало. Тогда я стал искать издателя в России, названивал в разные издевательства – без толку. Однажды нам предложили заплатить самим, в таком случае они напечатают, естественно, мы отказались – откуда у нас такие возможности, мы же сами жили на гонорары. А потом Рипсик не стало. И мне даже в голову не пришло в день ее смерти обещать, что я эту книгу, чего бы мне это ни стоило, издам, – не пришло, ибо я сам не верил, что такое возможно. А дальше случилось вот что. В Феррару я смог взять с собой лишь несколько записей, и среди них – «Чужестранку» Беллини. Я слушал там эту оперу на компьютере – слушал и плакал, так как это была, как я ее называл, «самая печальная опера в мире», Рипсик записала ее незадолго до нашего отправления в Барселону, мы разок ее послушали, но главу о ней она написать не успела. И я решил, что сделаю это сам, а потом помещу всю рукопись на ее сайте, мало ли, возможно, какой-нибудь сумасшедший меломан прочтет. Но когда я вернулся из Феррары домой, к нашим медведям, я вдруг передумал. К этому моменту я уже пришел к выводу, что долго жить не собираюсь – а зачем тогда экономить? Рипсик оставила кое-какие деньги, дай-ка я их использую, найду издательство, заплачу и издам эту книгу. Мне пришлось его искать довольно долго, но наконец, благодаря тому доктору философии, который являлся третьим читателем романов Рипсик в Эстонии, я на одну издательницу, здесь, в Петербурге, вышел, и уже почти договорился – однако сумма, которую она у меня потребовала, оказалась макаберной, я бы остался совсем без штанов, перед самой смертью я бы согласился, но сейчас еще не был готов. Так что в последний момент я заколебался, попытался торговаться – неудачно, конечно, этого я совсем не умею, и чуть было не отложил затею вообще – но тут мне помогла та самая издательница, заломившая неподъемную цену, оказалось, что девушка она, несмотря на практический ум, честная, увидев, что я удручен, сказала: «Вам бы лучше найти издательство, которое специализируется на музыкальной литературе». И даже назвала одно; оно и оказалась «еврейской лавочкой».