А еще все знают и очень любят повторять, что время лечит. Но если кто-то вам такое скажет, знайте – бессовестно соврет. Никакого исцеления временем нет. Есть затирание памяти, обесцвечивание образов, чувств и взращивание удобного самообмана. Хотя если удобнее считать, что время лечит – пусть так. Суть-то особо не меняется.

Если ты не помнишь чувств – тебе не больно. Не сильно больно. Не мучительно. Остаются лишь бесцветные факты. Решение соцзащиты на временное пребывание ребенка в Доме малютки. Выписка из роддома. Маленькая, но уютная однушка в спальном районе. Две детские кроватки и ни малейшего представления о том, кто ты. Но четкое понимание, что делать дальше. Жить.

Да, ты помнишь, что было время, когда ребенок не спал ночами, даже на руках. А то и оба сразу. Ты помнишь, что была в край умотана, засыпала на ходу, огрызалась даже на няню, работала с дитями на руках, вместо еды и сна, чтобы как-то свести концы с концами и не запускать руки в потихоньку, но все же тающую копилку неизвестного происхождения. Потому что если тебе кроме себя рассчитывать не на кого, то приходится выкладываться на грани возможностей. А то и за ней.

Да, эти воспоминания есть, но через какое-то время они становятся не ярче, чем ночные кошмары, вспомненные теплым солнечным утром. И вроде бы это здорово, однако обидно, когда других воспоминаний нет.

Почему мы так любим фотографироваться? Чтобы запечатлеть те моменты, где нам было хорошо. И вернуться к ним, когда нам плохо. Зачерпнуть сил и двигаться дальше. Но бывает, что взять силы неоткуда. И что тогда остается? А ничего. Просто каждый раз брать себя в зубы и тащиться вперед, выжимая оставшиеся крохи ресурсов, и стараться не думать, что будет, когда и их совсем не станет. Ну а еще, конечно, радоваться, что в отсутствие памяти полностью функционирует разум. Интересно жить, когда обо всем, что тебя окружает, ты знаешь все, а вот о себе – ничегошеньки.

Скрежет ключа в замочной скважине бесцеремонно прервал сочинение. Я залпом допила остывший кофе, сохранила пока еще сырой, но уже хоть сколько-то написанный текст и пошла встречать вернувшихся с прогулки.

– Ух, дошли! Иди к маме! – рыжеволосая девушка сгрузила мне на руки одного ребенка и, ловко поймав за капюшон другого, присела на корточки, разувая его и попутно отчитываясь. – У коляски отвалилось колесо. Я ее пока внизу пристегнула. Красавица почти всю дорогу спала, а вот это милое бедствие побывал во всех лужах. Одну из последних еще и в сапоги набрал. Все, шагай к маме.

Закончив с сапожками, няня поднялась на ноги, мягко подтолкнула ребенка ко мне, одернула-отряхнула подол серой куртки и все так же жизнерадостно прощебетала:

– Я улетела, завтра буду как обычно.

– Спасибо! – крикнула я вслед, завистливо глядя, как моя Мэри Поппинс, в миру Наташка, легко упархивает вниз по подъездным ступенькам. Вот откуда у людей столько силы? Молодость? Да, пусть будет так.

Закончив раздевать Милу, я повесила ее ярко-красный комбинезон на вешалку, посадила малышку в комнате на ковер у коробки с игрушками и пошла на кухню отлавливать второго нуждающегося в раздевании чада. Тот ожидаемо стоял на табуретке у стола, вдохновенно кликал мышкой и шлепал по клавишам. Увидев меня, ребенок улыбнулся и, ткнув пальцем в грудь, заявил:

– Костя ботает!

– Костя работает? – перевела я для уточнения.

– Ага! – радостно кивнул малыш и продолжил свое занятие.

Что ж, рабочий день окончен. Теперь на очереди уборка, готовка, чтение, кормление, играние, купание и укладывание. Причем чем активнее и веселее будет первая половина списка, тем проще и раньше будет с последним его пунктом. Поэтому я закрыла глаза на Костину помощь в мытье полов, на четырехручное распотрошение кухонных ящиков, на раскидывание утвари по полу и на купание в ванной всего, что не сильно промокает. Проще потом, когда наконец будет тихо, нацепить наушники и минут за пятнадцать все разложить по местам.