От взморья до моря почти что рядом, от отмели до глубины – рукой подать, от осуждения до суждения, – малость, пустяк, одно лишь чувство признательности, что до тех самых слёз, кой солоны и в радости, и в горе.

.

Под стёганным одеялом мелких волн, и под скрип сточенных о воду пеньков зубов стекающей в море скалы, кипит работа. Волна токает11 из солнечных лучей мохнатое, в залысинах мелкого песка дно, а кроме того – рыб, рыб, рыб, рыб, – что кружат, зависают огромными шарами у поверхности, переливаются элегантным алмазным блеском или зависнув над неким одиноким камнем поодиночке, прыснут когда смешком, ровно чихнут придонным песком, кой набрали перед тем, дабы при случае лучше смолчать.

Некие рыбы нюхают под хвостом друг у друга по-собачьи. Они же ловко управляются с косяком, меняясь друг с дружкой пастушьими повадками, дабы не растерялись по дороге, не попались на зубок той, настороже неподалёку рыбе, что поувесистее.

Рапаны притворяются камнями, коих много рядом на том же дне. И не то чтобы, следуют их примеру или примеряют стороннее степенное существование за собственную неторопливую жизнь, но всё же… Так спокойнее и больше шансов дожить до отпущенных им пятнадцати лет.

Краб спускается по отвесной стене, на самом виду, да не боком, как обыкновенно, но смело, открыто, по прямой. И чего это он так расхрабрился? Куда торопится? Старый рапан для него мальчишка12, небось успеет чего за его-то малую малость, которого другим и за больший век не суждено.

Бычок, испуганный направленным в его сторону взглядом, кинулся было с треугольника камня в подводный куст, по-лошадиному встряхивающий густой гривой, да разглядев движение руки, сходное не с мановением, но приветом, возвернулся к месту, на котором обретался перед тем, одарив притом полным благодарности взглядом.

Бледная с лица рыбка носится с лоскутом чёрного кружева солнца, коим то щеголяло накануне. Не от того ли она заметнее прочих, ибо хватило у неё стати13ухватить тот лоскуток, да не как постыдный трофей, но скромный знак сопричастности с общим делом бытности, что есть отличие тех, которые признают сосуществование единственно верной возможностью прожить свою долю. Каждый своё, созвучное прочим, пусть даже в малой его части.

Понедельник. В небесах разборки с самого утра. Гром и молнии, насылаемы Провидением, принуждают смертных не казать носа, покуда не будет велено или возможно.

Полное негодования, нахмуренное чело небес взглядывало на неровную, в мелкий зубчик, линию горизонта над морем. Шумно, цепляясь ножками за вощёный солнцем паркет, сдвинувши со своего места резной трон морёного дуба, принялось оно грозно выговаривать за небрежно оторванный листок дня.

Некто, безмолвно перенося упрёки, не сдержался и вскоре запричитал, зарыдал, да так тяжко, что от нешуточного его горя море покрылось не гусиною кожей, но больными кавернами.

Искренние слёзы повсегда горячи и безутешны, видать от того-то щёки прибрежного камня все в оспинах.

Ну и я-таки горяч да дерзок. Не сдержался, не смог стоять в стороне, кинулся в пучину морскую, принялся уговаривать каждого не ссорится, не терзать друг дружки по пустякам. Да коли когда что всерьёз, и тут надо держаться рядом, опорой быть, а не ставить подножки недоверием с распрями.

Пока суть да дело, ухватился я рукой за обрывок рыбацкой сети, вытащил на берег, отнёс подальше. Находил всякое, ходил не единожды, утомился при той работе, но чувствую – тепло на сердце делается, радостно.

Так вдруг оказалось – не только мне тепло, но само небо прояснилось в минуту, мигнуло солнечным зайчиком, отразившись от зеркального боку летучей рыбы. Гроза же… Вдруг ей не остановиться никак. Ну и пошла метать молнии в другие края, туда, где печалятся токмо об себе самих.