Открываю глаза. Лежу на спине, на полу и не могу понять, где я. Большое, теплое помещение, На потолке горит тусклая лампочка без абажура. Слева и справа от меня лежат в черных шинелях какие-то незнакомые люди. На мне очень грязная мокрая шинель, правый рукав почти оторван, ремень и мокрая грязная шапка лежат у меня рядом. Карманы пусты – ни документов, ни часов, ни денег. Я понял, что я на гауптвахте! И первая страшная мысль – я сорвал концерт на корабле!

Часов в 10 всех построили в одну шеренгу в коридоре. Всего было человек 40. Приходит майор, начальник Гауптвахты, с помощником-лейтенантом. Прошелся молча вдоль всей шеренги, скомандовал «РРРавняйсь!», потом «Смиииррно!», «По номерам рррассчитайсь»! и начал с первого номера объявлять меру и степень наказания каждому. Я понял, что он судит, главным образом, по внешнему виду и званиям. (По этому параметру я был не самый худший). Диапазон наказаний был от 5-ти суток строгача, за самоволку, до 15 – простых. Остановился около меня, взял у помощника мои документы, где было написано, что я, старшина 2-ой статьи, стажер-штурмана, и уволен на сутки. Спросил, с какого я корабля, где стоит корабль, подумал, и объявил: «10 суток простого»!

Рассортировали всех по званиям и степени наказания. Я был в старшинской группе. Отличалась она от матросской тем, что нам не положено было, в отличие от рядовых, выходить на работы. Режим и питание были флотские. Спали на полу на матрасах, которые на день убирались. В камерах были узкие лавки, на которых можно было только сидеть. В камере было человек 7.

Было, конечно, не весело. Компания подобралась дружная. К счастью, был один старшина, который развлекал нас различными фокусами на картах и монетах. Несколько фокусов я долго помнил, а на всю жизнь запомнил только один – исчезновение из руки монеты.

На 7-ые сутки меня вызывают в кабинет начальника гауптвахты. За мной приехал Старпом! Мне было стыдно смотреть ему в глаза, я знал, что он меня уважал. Я ему задал единственный вопрос, был ли концерт? Он ответил, что сейчас мне будет «концерт». Выдали мне мои документы и все до копеечки деньги.

Корабль стоял бортом к ледоколу «Ермак», ветерану ледокольного флота Заполярья. Через него прошли на корабль. (Потом я побывал в его внутренностях и сильное впечатление осталось от его машинного отделения – это огромный зал с мощнейшими, в два этажа машинами).

Старпом привел меня к Командиру и ушел.

«Ну что, стажер, пропил свои офицерские погоны и увольнение в запас?», ‑ сказал Командир и далее сообщил, что он послал радиограмму на отзыв моих документов из Москвы. Приказал мне освободить каюту и переселиться на старое место в кубрик, поменять мичманку на бескозырку и приступить опять к обязанностям штурманского электрика. Я понял по его тону, что просить о снисхождении бесполезно. Это было крушение всех моих жизненных планов! Еще служить 2 года??? Это катастрофа! Когда я был уже в дверях, он сказал, что поход в Италию отменен, чтобы я готовил технику к трудному походу в конце декабря и зашел к Замполиту. Замполиту я рассказал, как и почему всё это произошло. Он приказал, чтобы я готовил комсомольское собрание на конец декабря с повесткой дня снятия меня с должности секретаря бюро комитета ВЛКСМ. Докладчик будет он. Собрание провести я не успел.

Приближался день моего рождения. Корабль стоит на причале мыса Мишуков. На душе тяжесть. Написал родителям, что передумал увольняться. Вечером 20-го декабря, после вечернего чая, лежу на койке, задремал до вечерней проверки.

И вдруг меня кто-то трясет за плечо. Открываю глаза и вижу улыбающегося радиста, который в день смерти Сталина разбудил меня в 6-15 утра. Он протягивает мне радиограмму для командира корабля из управления Гидрографии СФ с резолюцией «Ознакомить младшего лейтенанта ВМФ, штурмана Украинцева Владимира Александровича». Обалдевший, читаю текст: