– Мэм? Ваши гости уже здесь.

Внутри комнаты зашуршали простыни.

– Пожалуйста, – донесся тихий и дрожащий старческий голос, – попросите их войти.

Мама сделала глубокий вдох и шагнула в комнату. Мне ничего не оставалось делать, как двинуться за ней следом, хотя бы потому, что она так и не отпустила мою руку. Человек-Луна остался в коридоре, а Амелия нежно проворковала нам вслед:

– Если вам что-то понадобиться, позвоните мне, – и закрыла за нами дверь.

И мы увидели Леди.

Она возлежала на широкой кровати с выкрашенной белой эмалью металлической рамой, опираясь спиной на целую горку подушек, по грудь укрытая белой простыней. Стены спальни Леди были оклеены обоями с густыми переплетениями зеленых ростков и листьев и если бы не тихое вежливое гудение вполне современного вентилятора, можно было подумать, что мы очутились в гуще экваториальных джунглей. Рядом с кроватью на столике горел ночник, там же стопкой лежали газеты и несколько книг, а также, на достаточном расстоянии для того, чтобы Леди могла дотянуться до них не поднимаясь с подушек, стояли два стакана с каким-то питьем.

В течение примерно минуты Леди просто молча рассматривала нас и мы точно так же смотрели на нее. На фоне белоснежных простыней ее лицо, на котором не было ни единого местечка, не изрезанного морщинами, казалось темным, почти иссиня-черным, пятном. Глядя на нее, я думал о самодельных куклах с головами из яблок, нарисованные лица которых быстро сморщиваются под лучами жаркого полуденного солнца. Я видел пригоршню белой измороси, которую соскребал с труб Ледяного Дома – волосы Леди были белее. На ней была голубая сорочка с бретельками через худенькие плечи и ее ключицы выпирали под черной кожей так остро, что, казалось, это не могло не причинять ей боль. То же самое можно было сказать и о ее скулах – острота их была настолько невероятной, что ими можно было разрезать персик. Сказать по правде, Леди выглядела как обыкновенная очень пожилая, изможденная от дряхлости, седая негритянка, чья голова уже чуть тряслась от старческого тика. Так можно было сказать обо всем в ней, за исключением одной вещи.

Ее глаза были пронзительно зелеными.

Тут я не говорю о старческой зелени. Я говорю и всегда буду говорить об оттенке бледного изумруда, того драгоценного камня, за которым охотился Тарзан в дебрях джунглей, в глубине одного из древних затерянных африканских городов. Глаза Леди лучились внутренним огнем, когда-то давно пойманным ею и укрощенным и теперь, глядя в эти глаза, легко было поверить в то, что у вас больше нет от них никаких секретов, что вас только что с легкостью вскрыли, словно банку сардин, и что ваше личное и сокровенное теперь украдено у вас безвозвратно. При том что сами вы ничего не имели против такого оборота дел, а даже испытывали от этого удовольствие, словно бы вам самому хотелось этого. Ни до, ни после встречи с Леди я больше никогда не встречал таких глаз. Ее глаза вселили в меня леденящий страх, но я не мог оторвать от них своего взгляда, так они были прекрасны, красотой сродни красоте дикого безжалостного зверя, с которым ни на мгновение нельзя терять осторожность.

Леди закрыла и снова открыла глаза и на ее сморщенных губах заиграла теплая, хотя и слабая улыбка. У нее были ровные и очень белые зубы, наверняка вставные.

– Вы оба прекрасно выглядите, – наконец проговорила она чуть дрожащим голосом.

– Благодарю вас, мадам, – заставила себя отозваться мама.

– Ваш муж не смог придти?

– Эээ… нет… он сегодня не смог… по радио транслируют важный бейсбольный матч.

– И это, по вашему, можно назвать причиной, миз Мэкинсон? – Леди подняла одну белую бровь.