Кто-то нагнулся ко мне. Я почувствовал, как чья-то рука приложила комок холодной грязи к моей искусанной шее. Подняв глаза, я взглянул в мокрое лицо дедушки Джейберда, волосы на голове которого страшно стояли дыбом, словно он только что перенес сильнейший удар электричеством.

– С тобой все в порядке, парень? – спросил он меня.

Дедушка Джейберд в самый тяжелый момент повернулся ко всей нашей семье спиной и бежал, спасая собственную шкуру. Он стал иудой и трусом, и в предложенной им грязи не было целебной силы.

Я ничего ему не ответил. Я просто взглянул ему прямо в глаза, но смотрел я сквозь него.

– Все будет в порядке, – сказал он тогда мне, потом выпрямился и отправился посмотреть как там бабуля Сара, которая стояла вместе с мамой и бабушкой Элис. Обернувшись на ходу, он взглянул на меня как побитая загнанная крыса.

Будь я ростом с моего отца, я наверное ударил бы его. Но сейчас я не был способен ни на что большее, как испытывать стыд за дедушку Джейберда, жгучий непереносимый стыд. А кроме того другая мысль изводила меня, мысль о том, сколько из трусости дедушки Джейберда перешло по наследству ко мне. В ту пору я не имел ни малейшего представления об этом, но не за горами было время, когда все это мне довелось узнать.

Где-то на другой стороне Зефира начал звонить колокол другой церкви, и этот звук доносился до нас сквозь дождь словно во сне. Я поднялся на ноги, моя шея, нижняя губа и плечо изнывали от пульсирующей боли. Самое ужасное в боли то, что она унижает тебя. Даже Брэнлины и те растеряли свое бахвальство и скулили как щенки. Лично я ни до, ни после не видел никого, кто бы смог держать себя молодцом, получив в нос с полдюжины жал, а вы?

Пасхальный колокольный звон начал разноситься над залитым водой городом.

Служба закончилась.

Аллиллуйя.

А дождь продолжал лить.

Серые облака сплошным покрывалом висели над Зефиром, изливая на землю из своих раздувшихся подбрюший воды, положившие начало паводку. Засыпая под барабанную дробь дождя в крышу, я просыпался под грохот урагана. В своей конуре скулил и дрожал Рибель. Я мог представить себе, какие чувства мог он испытывать. Мои осиные укусы сошли, на их местах остались только красные пятна, а дождь все лил и лил, и мы уже начали забывать о солнечном свете, теряя надежду на то, что его лучи когда-то согреют наш родной городок; изводящий скучный дождь не прекращался и в свободное от домашних заданий время мне не оставалось ничего другого, как только сидеть у окна и читать моих любимых «Знаменитых чудовищ» или пересматривать кипу комиксов.

Весь наш дом насквозь пропитался тем известным дождевым запахом, духом мокрого дерева и влажной грязи, которую входящие с улицы наносят с лужайки. По причине обильности небесного излияния был отменен обычный субботний утренний сбор в «Лирике», что объяснялось сильными течами в крыше кинотеатра. Сам городской воздух стал влажным и липким, похожим на зеленую плесень, которая нарастает на боках валунов. Через неделю после пасхи отец за обедом отложил вилку и нож, обратил взгляд к запотевшему окну со стекающими каплями влаги и заметил:

– Если это продолжится еще неделю, нам придется начать отращивать жабры.

А дождь все лил и лил, и эту неделю и следующую. От воды в воздухе стало тяжело дышать, от застоявшихся в небе облаков дни превратились в одни сплошные болотистые сумерки. Наши дворы стали прудами, а улицы – полноводными бурливыми реками. Из школы начали отпускать пораньше, так чтобы засветло все сумели вернуться домой без потерь, а в среду днем ровно без пятнадцати три мой велик приказал долго жить.