Они определились с билетами. Выяснилось, что скорый на Москву отходит через полтора часа. Времени хватило лишь на то, чтобы перекусить в привокзальном буфете да в ближайшем магазине купить что-то в дорогу. Осмотр города (к радости хромоножки Саввы) пришлось отложить до следующего приезда.

Кстати, любопытный читатель наверняка спросит автора: «Откуда у них деньги?» Отвечу: благословив старца на подвиг, отец игумен достал из монастырской кубышки заранее приготовленный конверт (о намерении старца пуститься в путешествие Игнатий прознал особым образом). «Здесь хватит, – коротко пояснил он и, улыбнувшись, добавил: – Останется – сдашь по возвращении».

Одолев перронную толчею, Савва и Агатий вошли в вагон скорого поезда Красноярск – Москва. В купе, куда были назначены их билеты, уже сидели два человека. Один был в подряснике, поверх которого посверкивал дорогой наперсный крест. Мо́рок немытого оконного стекла и простенькая тюлевая занавеска производили впечатление бурой раковины, внутри которой переливается тонким перламутровым отливом крохотная жемчужина.

Священник читал книгу. Рядом с ним сидел печального вида мужчина и маленькими глотками отпивал из небольшой пластиковой бутылки жёлтую непрозрачную жидкость, похожую на облепиховый морс. Оба пассажира были средних лет, среднего роста и какой-то безликой не то приветливости, не то отстранённости.

«Мир всем!» – произнёс старец, перекрестился и, поджав ноги, устроился за столиком напротив попутчиков. Никто из них не улыбнулся и не качнул головой в знак приветствия, хотя по движению глаз можно было понять, что они отслеживают происходящие в купе изменения. Агатий забрался на верхнюю полку и, положив под голову полупустой рюкзак, блаженно растянулся на лежаке, едва уместив в стандартную горизонталь свои непомерно длинные ноги. С дороги он тотчас захотел спать, но интерес к личности священника, сидящего напротив старца, не давал покоя.

Тем временем в купе повисла нелепая, не соответствующая романтике железнодорожных передвижений тишина. Священник и его сопровождающий изредка поглядывали на вошедших, но к разговору никто из четверых попутчиков приступать не спешил.

Наконец Савва, приметив на себе очередной скользящий взгляд, обратился к священнику:

– Простите, уважаемый, позвольте полюбопытствовать: где служить изволите?

Священник отложил книгу, приосанился и ответил:

– В церкви Христовой, уважаемый.

– Вот как? – ответствовал Савва. – Значит, в церкви Христовой служите.

Имея некоторый опыт наблюдения за житейскими «повадками» старца и особенно за интонациями, которыми он украшал те или иные свои речи, Агатий понял: Савва замыслил какое-то дознание. Юноша вжался в страховочную перекладину и с любопытством стал наблюдать происходящее. «Монастырь – это одно, – подумал он. – В монастыре Савва – безусловный получеловек-полусвятой. А в миру, где никто старчика не знает, будут ли его слова без “монастырских подпорок” так же убедительны?» Агатий понимал, что мир, общаясь со старцем, прежде чем насладиться беседой с мудрым человеком, попытается опрокинуть и растоптать «заносчивого» собеседника.

– Вас это удивляет? – спросил священник, изобразив на лице нечто, напоминающее снисходительную улыбку.

– Нет, не удивляет. Я давно интересуюсь божественными проблемами и вот так, накоротке, поговорить со священником считаю большой для себя удачей.

– И что же вас конкретно интересует? – ещё раз «улыбнулся» священник.

Савва принял сокрушённый вид и задумчиво произнёс:

– Мне уж помирать пора, а самого главного в жизни я не разумел. И объяснить толком не умею. Говорю сие, святой отец, от обиды, не будь обиды – молчал бы, как рыба безгласная.