Он долго искал свою кошечку, ходил вместе с Ниловной между могилами, по церковному кладбищу, звал её. Но кошки не было. Тогда он забрался в тарантас и там тихонько всплакнул, чтобы этого не видели взрослые.

То были его последние детские слёзы.

Проснулся он, когда уже ярко светила луна. Справа и слева от него молча полулежали на подушках Жозефина Ивановна и Ниловна. Тарантас покачивался на неровностях почвы. Тихо бежали лошади, бросая на дорогу уродливые прыгающие тени. В хлебах звонко били перепела.

Путешествие длилось четверо суток.

– Далеко ль до Москвы? – спросил Вася.

– Недалече, – ответил Агафон.

Как приехали в Москву, Вася не заметил. Совсем сонного, внёс его кучер Агафон в дядюшкин дом. Нянька Ниловна заботливо уложила его на просторную и мягкую постель.

Проснулся Вася утром от оглушительного колокольного перезвона.

– Нянька, что это такое? – спросил он в испуге, садясь на кровати.

– Это? Это в церкви здешней звонят.

– А я думал, что у дядюшки на крыше.

Между тем колокола, разогнавшись, всей массой оглушительно ударили два раза кряду и смолкли. В наступившей тишине слышно стало, как привычные к звону московские птички перекликаются в саду за окном.

Это обрадовало Васю. Значит, птицы, которых он так любил в Гульёнках, встретили его и здесь, в Москве.

Он силился вспомнить, что же было вчера. И хоть очень смутно, но всё же припомнилось ему, как в густых сумерках, свернув с брусчатой мостовой, подъехали они к большому дому с колоннами, как Агафон постучал в ворота и оттуда мужской голос спросил:

– Кто там?

Затем загремели тяжёлые засовы, и из калитки вышел здоровенный бородатый мужик.

Лошади сильно притомились и смирно стояли, вытягивая шеи и зевая. В переулке было тихо и пустынно.

Мужик, как старый знакомый, поздоровался с Агафоном, похлопал крайнюю лошадь по вспотевшему боку и сказал:

– Шибко запотели лошадки.

– Пятьдесят вёрст без отдышки шли, только попоил однова, – отвечал Агафон. – Спешили в Москву до ночи приехать.

Мужик отворил широкие ворота, и тарантас въехал во двор, с одной стороны примыкавший к решётчатой изгороди сада, откуда тянуло прохладой.

«А где же дядя Максим? Какой он – злой и строгий, как тётушка, или добрый, каким был отец? Покойная матушка всегда его очень хвалила. Где кузина Юлия – девочка, о которой он слышал ещё в Гульёнках?»

Думая об этом, Вася начал живо одеваться. Ниловна всё же торопила его.

– Скорей, Васенька, скорей одевайся, – говорила она. – Скоро уж дяденька выйдет к завтраку.

Вася уже оделся и умылся, когда в комнату неожиданно вошёл сам дядя Максим.

Вася с некоторым смущением и любопытством, но всё же смело посмотрел ему в лицо.

Дядя Максим ему понравился.

Это был огромный и толстый человек в седом парике, гладко выбритый и чисто вымытый, пахнущий чем-то очень приятным.

Глаза у него были светлые, но такие острые, что так и казалось, будто они видят до самого дна души.

От таких глаз не укрыться неправде.

Он погладил Васю по голове своей большой, тяжёлой рукой и сказал:

– Молодец!

Потом подставил для поцелуя щёку, а старая Ниловна зашептала:

– Поцелуй дядюшке ручку! Ручку поцелуй!

Но дядя Максим укоризненно взглянул на Ниловну.

– Для чего это? Я не митрополит.

И вдруг так ласково, улыбаясь одними глазами, посмотрел на Васю, что тот, не отдавая отчёта в своих действиях, приблизился к этому незнакомому огромному человеку и прижался к нему.

– Что? – улыбнулся дядя Максим, переглянувшись с нянькой Ниловной. – Видно, надоело с бабами-то? – И, положив руку на плечо Васи, спросил: – Есть хочешь?

– Хочу, – отвечал тот.

– Это хорошо, – сказал дядя Максим. – Тогда завтракать скорей приходи. Ульяна о тебе уж два раза спрашивала.