– Спрашивала?

Вася только что хотел спросить о Юлии, но постыдился: ещё скажут – мальчик, а думает о девчонке. Но раз дядя Максим сам о ней заговорил, то Вася спросил, что ещё говорила Юлия, что она делает и есть ли у неё гувернантка.

– А вот сам всё увидишь, – сказал дядя Максим и, погладив Васю ещё раз по голове, быстро вышел из комнаты.

Потом пришла Жозефина Ивановна. На ней была широкая шёлковая мантилья, которой в деревне она никогда не надевала, соломенная шляпа, на руках длинные, до локтей, светлые перчатки.

Старушка собралась на Кузнецкий Мост, к своей соотечественнице, имеющей там модный магазин, чтобы подыскать себе новое место, так как ей предстояла близкая разлука с Васей.

Может быть, поэтому, несмотря на необычный для неё наряд, старая француженка выглядела маленькой и жалкой. В её движениях, в словах, в выражении глаз чувствовались растерянность, неуверенность в себе, даже страх.

Она вдруг прижала к себе Васю, поцеловала его и сказала со вздохом:

– Бог мой, бог мой, будете ли вы помнить, Базиль, чему я учила вас?

– Буду помнить, Жозефина Ивановна, – быстро ответил Вася, с жалостью взглянув в лицо старушки.

Когда Вася в сопровождении Ниловны вошёл в столовую, огромную комнату с буфетом во всю стену, залитую зеленоватым светом солнца, проникавшим сюда из сада сквозь листву вязов и лип, Юлия сидела за столом рядом со своей гувернанткой и пила шоколад из крохотной синей чашечки с золотым ободком.

– Ты Вася? – с детской простотой спросила она и, обратившись к сидевшей рядом с нею гувернантке, сказала по-французски: – Мадемуазель, это мой кузен Базиль. Он будет у нас жить до осени. – И тотчас же снова обратилась к Васе: – Если ты хочешь посмотреть, как папенька гоняет голубей, то скорее завтракай и пойдём во двор. Он уже там.

Это было удивительно! Ужель этот огромный и столь важный человек будет гонять голубей?

Вася этому не поверил. Ему казалось, что только он один любит голубей.

Он торопился как можно скорее кончить завтрак. И едва только успел покончить, как Юлия схватила его за рукав своей маленькой цепкой ручкой, украшенной браслеткой из разноцветных бус, и потащила за собой.

Во дворе, с двух сторон окружённом конюшнями и другими службами, было просторно, чисто и солнечно. Бродили огромные жёлтые куры на длинных ногах, с куцыми хвостами – таких кур Вася никогда не видел.

У дверей в конюшню Агафон чистил одну из дышловых лошадей, бока которой были в потёках высохшей пыльной пены.

Дядюшки нигде не было. Но вот он появился из-за голубятни, стоявшей между конюшней и сараем, и тотчас же из верхнего отделения её посыпались, прыгая друг через дружку, свистя крыльями, дерясь и воркуя, голуби – чисто-белые, белые с серыми плечами, чёрно и красноголовые, белые с серебристой грудью и тёмными хвостами, чубатые и простые.

Голуби поднялись на крышу голубятни, точно облив её молоком, и, насторожившись в ожидании сигнала, нервно вздрагивали крыльями при всяком постороннем звуке.

Раздался пронзительный свист, и из-за голубятни выскочил парнишка вроде гульёнковского Тишки, тоже одетый казачком.

Голуби с треском взмыли над голубятней. Вчерашний мужик, оказавшийся дворником, взял в руки длинный еловый шест с тряпкой на конце и стал размахивать им.

Огромная дружная голубиная стая поднялась над домом и, делая поворот, завалилась за крышу и исчезла на мгновенье и затем появилась над садом и широкими кругами начала подниматься в небо, сверкая в лучах солнца белизной своего оперения.

Дядюшка стоял посреди двора и, прикрыв глаза ладонью, говорил казачку:

– Вот сегодня идут хорошо. Сегодня, Пантюшка, мы с тобою утрём нос всем голубятникам на Покровке. Только бы ястреб не ударил… Ну, пропали из глаз… Осаживай, Пантюшка! Довольно…