семи лет меня определили сразу в две школы и пришлось играть

на пианино, дабы ублажать папин слух Бахом и Моцартом, а не только воплями соседей, что «Аленка с мальчишками опять

стекла разбили и веревки с бельем порезали на парашюты для

своих каких-то раненных!..» или «Взорвали у костра за линией

коробок спичек и мой Вася пришел в продырявленной новой

рубахе!..», а также «Угомоните вы свою Аленку, она с пацанами

сожрала всю морковь у нас, с чем теперь зимой суп варить, ой, беда

на нашу голову!?!»

Но когда я обратилась к Баху, Генделю, Моцарту и Анне

Магдалене Бах, к Паганини, то соседи перестали вопить, а пацаны

провожали меня с нотной папкой до дверей музыкальной школы

первый год, а потом нашли себе другие занятия, как то картинг

и физика. Так мы объявили мир по всей округе, и больше никто

не использовал недосушенного белья, что висело на улице, для

парашютов, чтобы спасти раненных русских солдат, за которыми мы

«ухаживали в огороде». «Раненными» были будущие физики Миша

Гармаш и Вова Василькин. Им-то мы и скормили «всю морковь», отмыв ее и очистив у Смирновой Ольги дома. Им, оказывается, было

смешно, они ржали до одурения, когда мы, салажонки, всерьез

«ухаживали за раненными». Мы перевязывали им расцарапанные

для нас, для правдоподобия, коленки и руки, и даже голову Мише

Гармашу я лично перевязала однажды, потому что он лучше знал, где его ранило.

А вот Андрюшку Патуткина, моего ровестника и друга по детсаду, всегда ранило в грудь, в сердце, и он «умирал», когда я уходила

за бабушкиными пирогами, но сразу оживал после перевязки. Мы

так же всерьез «стреляли по фашистам» (фашистами, кстати, были

местные вороны, а кошки и собаки были разведчиками, а также злые

бабки, одну из них за постоянный крик-лай на нас, мы даже

прозвали «овчарка»). Лежа за кустиками, так что платьица едва

прикрывали белеющее нечто (пардон за пикантные подробности),

«стреляя», мы вправду верили, что боремся, и таскали с домашнего

стола для них, «раненных», бабушкины пироги, вареники и булки

с маслом и сверху – сахаром. Когда мы, спустя пять лет встретились

вновь, то большие мальчишки мне сказали, что это они для того, чтобы накормить меня, были «раненными», а то моя мама

жаловалась, что я дома ничего не ем, и она боится, что я чем-нибудь

заболею от недоедания. Хотя такой факт был почти абсурдом

в брежневские времена. Тогда голодали только зэки в тюрьмах, и то

в качестве дополнения к наказанию. Сейчас, в России первого

десятилетия двадцать первого века, это стало нормой для

малообеспеченных людей, которые, собственно, своей слабостью

и неумением найти себя и создают комфорт высших классов, буржуазной элиты.

Родившись перед войной, моя мама получила воспитание

в сталинском детсаду с присущими тому времени чувствами

потенциальной ответственности за свою деятельность и жизнь

ближних, поэтому она всегда впаривала мне в мозги весьма ценные

по ее мнению указания по поводу различных жизненных ситуаций, в которые я могла когда-нибудь попасть. Поначалу это развлекало

меня, но вскоре стало бесить, а позже принесло множество

неприятностей, связанных с отношениями в коллективе таких же

подростков, как я. По причине того, что я, будучи поздним ребенком, всегда была опекаема старшими, знала больше своих сверстников, то мне хотелось и одноклассников своих предостеречь от грозящих

им бед. Это было смешно и непонятно, поэтому меня начали

сторониться, а потом, попадая в ситуацию, от которой я

предостерегала, удивлялись и пытались благодарить меня, выспрашивая что либо о будущем.

Мама же, будучи всегда щедрой натурой, пыталась подкупить