Русский священник, седой и бородатый, как Лев Толстой, волосы на голове стянуты в хвостик. Я опасался черной рясы и старался не попадаться на его пути, к тому же взрослые учили у чужих ничего не брать. Я чувствовал, что «дедушка» был добрым, и его улыбка только подтверждала это, но странная одежда и странные действия настораживали. Почему он брызгает на головы детям из маленького стеклянного флакончика? Колдует или хулиганит? В длинном черном балахоне с большим крестом на цепи.

– Марожна, марожна, – истошно, для непривычного страшно орет продавец мороженого с тележкой на подшипниках, средневековый вопль перекрывает редкий шум машин, в самую жару на улицах тихо. Бабушка дает мне рубль и велит купить пять пломбиров в вафельных стаканчиках, и я догоняю мороженщика, он толкает тележку и двигается плавно и быстро, как конькобежец, но догнать его всегда получается. А старец, согбенный коробейник с мешком, приходил сам, доставая из заплечного мешка дефицитное печенье «Юбилейное». В белой тюбетейке и с благообразной бородой, он больше походил на дервиша, чем на «спекулянта».

Детство – ясные, жаркие, застывшие дни и море. Поехать на пляж – самое большое удовольствие. Деда еще надо уговорить отвезти в его редкие свободные полдни. Путь все же неблизкий, километров тридцать-сорок, а дела всегда найдутся. Дед, хитро улыбаясь, выдвигал условие:

– Если хоть веточка пошевелится, не поедем. Значит, если здесь небольшой ветерок, на море будет сильный ветер.

Еще он говорил: «солнце красное к утру моряку не по нутру», а вставал он рано и за большой кружкой горячего сладкого молока (за что высмеивала его бабушка – как маленький) успевал заметить, какое солнце. Мол, ветра надо ждать, и тогда попробуй уговори.

Он не захотел стать плотником, как отец. И стал моряком. Был рулевым на танкере «Кремль», ходил в Махачкалу, Астрахань, Иран.

В детстве я с диким нетерпением и предвкушением счастья ждал, когда вдруг между ослепительно солнечным безоблачным небом и желтой выжженной степной полосой покажется лазоревая линия на горизонте. Линия ширится, плотнеет, наливается синью.

Я кричал «Ура!!! Море!» Но до пляжа было еще ехать и ехать. Мы приближались, а заветная линия к моему кратковременному огорчению пропадала, и показывался поселок. Дома, заборы, сложенные из камней-голышей безо всякого раствора, по старинке, пионерлагерь, морская часть с якорями и звездами на железных воротах, узкие улочки, пыль. Потом снова показывалось море уже во всей красе, самодовольное, невозмутимое, как здоровая, красивая крестьянка. Как же спешишь раздеться и залезть в эту холодную воду. Каспий прохладный в любую жару. Не было в детстве для меня большего счастья, чем окунуться в него.

Иногда купался и дед. Старался как можно ближе подъехать к воде, это легче в будние дни, когда народу поменьше. В выходные все лежали плотно, загорали.

Раздевался не спеша в «Запорожце», отстегивал протезы. Левая нога отрезана ниже колена у икры, на правой нет пальцев. Григорий, сидя, боком, ползком добирался до моря, руками отталкиваясь от горячего песка. Вот уже вода, слишком мелко, еще усилие – все, поплыл. Умело, кролем и брассом, на спине, отдыхая, потом снова вперед, и пропал из вида.

В море ноги нужны, но не как на земле, рук опытному пловцу вполне хватает.

И другие, и ветреные, и туманные, уютные и скучные дни я помню, когда холодно у бабушки. Она любила свежий воздух, ей нравился холод, отопления в квартире не было. Да и откуда ему взяться было, централизованному в старом доме. В холода вопреки всем правилам противопожарной безопасности у бабушки целыми днями горел газ, конфорки синели тихими огоньками. На огонь ставили чугунные круглые пластины, на них следовало потомить свежезаваренный чай в разрисованном красными цветами чайнике. Летом на этих раскаленных блинах пекли баклажаны.