Когда ее сын подхватил роковую заразу, Амалия была беременна, совсем некстати, как она думала. И решила извести плод с помощью специальной бабки. Ведь после войны аборты были запрещены, страна потеряла слишком много людей.

В больнице младенец горел в жару, и матери, которой разрешили находиться при нем, тоже было плохо. Ее мучили тошнотворная слабость, высокая температура и все прочие последствия…

– Да вы и сами больны, мамаша. Что с вами? – спросила врач.

Амалии пришлось сознаться. Врачи осмотрели и обещали помочь, но при условии, если она выдаст бабку.

– Расстреливать таких надо! – сказали они.

Но бабушка выдать специальную бабку отказалась. Тянулось время в тусклом ночном свете.

– Доктор, пожалейте ее, у нее больной ребенок, – сказала нянечка. И Амалии помогли.

После этого бабушка решила обязательно родить. Она подумала, что если не родит, то ее накажет Бог и больному сыну станет еще хуже. Через год родила Эллу.

– Если ты наберешься терпения, я, конечно, не обещаю, что сын будет футболистом, но ходить будет, – сказала бабушке доктор Алиева.

Ходил дядя плохо, сильно хромал. Его слабые и неразвитые ноги поддерживали специальные протезы, похожие на дедушкины. В детстве Беглар обходился без них, но совсем уж жалостно передвигался, это даже ходьбой не назовешь. Ломал ноги. Потом, после очередной серии операций, врачи на него надели протезы, соврав родителям, что это временные приспособления, фиксаторы, и через пару лет, конечно, парень обойдется без них.

Небогатую мебель дядюшки, изрядно поцарапанную детьми, и прочие вещи дед еще раньше успел загрузить в железнодорожный контейнер и отправить в Самару.

Рустам нашел грузчиков и приехал помогать тестю. Дворовые отбросы косились на армянское имущество, бросали на Григория недвусмысленные взгляды и бормотали угрозы и проклятия. Этим дело не ограничилось. Следом раздался страшный звук разбиваемого стекла, и в одну из комнат влетел здоровенный булыжник. Потом еще пара камней в другие стекла.

– Рустам, ты не оставляй меня тут одного, давайте сначала я поеду, а потом уже ты, – попросил зятя дед.

– Да, да заводите машину спокойно. Я стою здесь, – достал папа сигарету и, окидывая двор своим фирменным суровым и тяжелым взглядом, веско закурил. «Запорожец» надо прогреть, «раскочегарить», трогается он медленно. Так сразу и не рванешь с места.

Через день, после переезда к нам, 9 октября, дед забеспокоился. Не сиделось ему на месте.

– Поеду проведаю нашу квартиру, – сказал он и утром отправился на Завокзальную.

Поставив машину, уже понял, что случилось то, чего он опасался: решетка на окне в комнату была сорвана. Вскоре дед, подскочивший настолько резво, насколько позволяли протезы, к входной бесстыдно распахнутой двойной железной двери, убедился, что у них побывали грабители. Грабители – это мягко сказано. Да и не было отродясь таких наглых грабителей. Мародеры попались настырные. Вынесли все, что можно было вынести. Унитаз и умывальник разбили, не смогли отковырять. С кухни стащили мойку, хотели прихватить и газовую плиту, даже сдвинули ее с места, развернули, да так и бросили: видно, лень стало отсоединять. Или побоялись газа, или газового ключа не захватили. Вырезали телефон, дотянулись до потолков и вырвали люстры, сорвали занавески. Не говоря уже обо всем остальном, упакованном. Сподручно уносить, все аккуратно сложено в коробки. Только запасной протез Григория издевательски поставили в центре спальни.

Детство – жаркое лето. Жаркие дни рябят в памяти, как легкие барашки на морской глади. По ним рассекает босой юродивый поп, окропляет чернявых детей водой из флакончика и гладит их по голове, и раздает конфетки. Босые, пыльные и здоровенные крестьянские ступни уверенно топчут раскаленный асфальт Завокзальной.