Кент – это взморье, похожее на Нормандию, здесь отдыхал часто Чарльз Диккенс. Можно посетить его дом, и, кажется, мы это и делаем, приехав в этот городок Higham, неподалеку от Портсмута, где Диккенс во второй половине жизни купил дом, прозванный «Холодным домом». Мы посещаем дом-музей Диккенса, глядящий на взморье, идем по берегу моря.

И чем же я занимаюсь все эти два дня, пока мы находимся в Кенте? Поселившись в номере отеля, под который отведена отдельная большая комната двухэтажного коттеджа, я усаживаю замужнюю подругу в кресло и одним махом читаю ей занудно-подробный рассказ о девушках моего поколения, о тех девушках, которых лишали девственности в шестнадцать лет какие-то стареющие развратники-артисты. О девушках, которые были влюблены в меня, а я в них. О девушках, которые жили в юности непонятной разгульной жизнью. Я перевожу этот рассказ напрямую с русского на французский, в нем очень много нравоучения.

Хотя сам я вздрагиваю все время от того, что говорю о разврате и утаиваю те подробности, которые мне так хотелось представить в момент рассказывания про этих девушек, но которые я себе запрещал подробно представлять, чтобы не смаковать их и которые не записаны…

Я смущался всегда такой непристойной литературы, хотя именно во времена моей юности она стала официально и на плохой бумаге печататься и ходить по рукам на русском языке. А на французском – пожалуйста – доступна была во всех книжных магазинах Франции. А поклонником «Лолиты» я никогда не был. И дело в том, что мне было как-то жалко этих девочек моего поколения, и я как-то не хотел представлять их в ситуации разврата…

Француженка эта в меня влюблена, слушает меня внимательно, хотя в этот момент мечтает о плотских утехах, но сильно скрывает эти свои намерения. Потому что зачем же показывать свои плотские аппетиты, когда я читаю что-то грустное и назидательное. А мне-то что? За окном песчаные взморья, полоска Ла-Манша, который виден с другой стороны. Это середина весны, а мне необходимо развить, размять в пальцах и мысленно, и губами эту тему про девушек моего поколения. Про девушек моего поколения, лишенных чести, достоинства и радости в шестнадцать лет.

Мари говорит: «У нас такое было после тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года, но не со всеми». Она ничего не поняла – я рассказывал ей про истерзанную душу своего поколения. И я тогда не думал что это моя душа, что это она была девушкой нашего поколения. И я тогда не думал, что я начинающий писатель.

Я с детства что-то все время читал и писал по-французски.

Это, правда, не означало, что я прекрасно всегда понимал французскую культуру и мог определить разницу между каким-нибудь Виктором Гюго. – брр-рр, скучно, скучно. – и Борисом Вианом – а тут зачет! – как я могу это сделать сейчас.

Французы, приезжавшие к нам в школу, были всегда хорошо одеты, и они все были непривычно-ароматными. Я бы тогда не определил их ароматный запах словосочетанием «благоухали духами», как сказал бы сейчас. Впрочем, сейчас дорогими духами и одеколоном благоухают уже много разных мужских и женских щек, лиц и шей. Так было до недавнего времени, ибо есть парфюмерные французские лавки от Москвы до Тамбова, от Краснодара до Владивостока, и есть дьюти-фри в аэропортах…

Все французское было для нас неким постоянным фоном, поскольку учились мы в школе с углубленным изучением французского языка. На углу двух улиц.

Не говоря уже о том, что французская культура, как и вся европейская, окружала нас тогда повсюду. С экранов телевизоров, со сцен театров раздавались слова и истории из романов, сказок, пьес, детективов, происходящих в такой какой-нибудь исторической Англии или Италии или Франции или Германии. Метания крупных воротил американского бизнеса и роковых женщин, подвиги Тома Сойера и честного голосистого Джельсомино, монологи Гамлета и мамаши Кураж, расследования Шерлока Холмса и доктора Ватсона, наивные восклицания леди Дулитл и Алисы в стране чудес – все это перемешивалось ярким калейдоскопом на страницах книг, на телеэкранах, киноэкранах и сценах, и текло, пузырясь и шипя, к нам в души. Слова «фронда», «мушкетеры», «испанское наследство», «гезы», «маркитанты», «миледи» звучали в перерывах между политическими новостями и названиями крепких и более слабых алкогольных напитков.