Сам того не заметив, Гиперион бежал уже совсем рядом с замком Самуила. Этого каменного великана уже можно отчётливо разглядеть, бежать до него было около десяти минут.

Слева, вдали от замка и скалистого морского побережья виднелся город, состоящий из домиков, похожих на квадратные тёмно-каменные, отдающие синевой, коробки с выглядывающими из них маленькими трубами и вытянутые ввысь квадраты из того же материала, превратившиеся из домиков в башенки. Он был похож на волны морские, но гранёные и слишком буйные.

Тропа шла напрямик к замку и только у самого его основания начинала уходить в город.

Гиперион, на удивление, мог сосредоточиться на своих мыслях и думать о весьма трудном и высоком во время бега. Не заметил он, как уже прибежал от того, что очень глубоко погрузился внутрь себя. Казалось бы, он ввергся в забытие, но нет, ведь юноша, напротив, анализировал мир по крупицам, не упуская и одну заинтересовавшую его.

Это было не то дурное забытие, вредящее живому человеку, а это были опьянение и транс от ясного и упорного сосредоточения на мире. В таком сосредоточении ты особо не обращаешь внимания на окружающее тебя сейчас, а полностью во внимании вообще, к миру в целом, его высшим и глубинным вещам. Это приносило пользу и развитие в отличии от забытия.

«Материальное, а точнее – внешнее, наполняется и окрашивается смыслом и значением, которые я ему придам. Я его наполняю, наполнение и окрас внешнего согласен моему внутреннему содержанию и развитию. Без меня материальное было бы пустышкой или вовсе ничем. Но и ему должно быть, ведь для излияния нужно место, как для исповедывающегося голос и речь или другой способ передачи информации, знания. Внешнее – это поверхность, на которую вылили почти всё моё внутреннее для того, чтобы я осознанный собой разбирал себя и, может быть, даже делал новые открытия в себе самом и развивался, тем самым, обретая новый взгляд и окрашивая внешнее иначе. Наполнение материального полностью зависит от моего развития и осмысления его. Это контрастная арена исповеди внутреннего и я разбираю каждую её вещь, даже абстрактную; видя в ней что-то новое, открываю и создаю новое, тем самым, развивая глубину наполнения арены. Ах, нескончаемая глубина внутреннего. – думал Гиперион, искажая лицо в блаженную гримасу. – Неосознаваемый я – это та часть меня, возможности, детали, мысли, желания, волю, причины действий которой я осознаваемый собой не осознаю, не вижу. Может быть, я что-то внутренне и чувствую; да и озарения, порывы, интуиция – это его воля, но я не осознаю полностью, вижу и чувствую только его свершения, но не то, что предстояло им. Мне не ведомы детали, причины, мысли, смыслы, утаённые в этой части меня. Я вижу только её свершившуюся волю, следствия, но не более. Эта часть осознаётся с моим развитием, тайны рушатся. Моё внутреннее развитие – это разрушение неосознаваемости, невидимости и неизвестности той части меня для меня осознанного. Но не следует отрицать то, что это также иногда и открытие чего-то совершенно нового, разъясняющего эту часть по-другому. Эти открытия развивают и наполняют более глубинным, даже неосознаваемую часть меня. Озарения появляются тогда, когда неосознаваемый я делится со мной своими размышлениями, знаниями и открытиями. Порывы – это соединение наших воли, силы и излияние мыслей, знаний. Интуиция – это его совет, подсказка, деление пониманием и знанием. Мне следует развиваться внутренне и дальше, дабы осознать и создавать всю глубину себя.»

Гиперион, бывало, уставал во время этого забега, но мысленно убеждал себя в обратном, так юноша делал с любыми возникшими болью или исступлением, и это помогало. Убеждение себя в обратном убирало все помехи на пути и открывало то, что, чаще всего, мы сами себя уничижаем, накручиваем и являемся причиной своих состояния, восприятия и осмысления.