А вслед за этим пивным расстрелом начали обрезать приусадебные участки у колхозников, и люди потянулись из деревень по городам. Я помню, как ехали мы до железнодорожной станции на тракторных дровнях, и трактор шел, поднимая на дороге грязевые волны. Мы ехали до железной дороги почти сутки.

Сегодня в эти края проложена отличная асфальтовая дорога, но мелиорированные поля по краям дороги стоят пусты и зарастают чернобыльником. Пусты и деревеньки на сто верст.

Я давно городской житель, но как только оплавятся по дорогам снега, вселяется в мою душу страсть свидания:

– Домой! В деревню!

…Каких только удивительных названий нет у наших деревенек. А на Вологодчине что ни горушка, то и деревушка, что ни гора, то село. Среди привычных слуху Посадов, Погорелок, Новин встретишь вдруг необычную – Девять Изб или, например, деревню Чистая Баба. Волей – неволей гадаешь: кто, по какому случаю дал ей такое название?

Наша деревня называется тоже не совсем обычно. Потеряево.

Можно подумать, что это, Бог весть, какая глубинка за лесами да болотами. Ничуть не бывало. Издавна была наша деревня на слуху и в почете. Видимо, какой-либо рукастый и жадный до работы Потеряй основал много веков назад ее, выбрав красивое место при впадении речки Имаи в полноводную Шексну.

Десять километров от райцентра до Потеряева. Добираюсь то пешком, то с трактором – почтовиком, то с хлебной подводой тетушки Музы. Сколько лет уже каждый день, и в дождь, и в пургу, в жару и стужу, торит она путь в Шексну и обратно. В брезентовом не очень продуваемом и несгибаемом плаще, закутавшись до глаз в полушалок, в задумчивом достоинстве сидит на грядке телеги тетушка Муза, и голова ее покачивается в такт мерному переступу одноглазого мерина.

Шипят под колесами в колеях воды, проплывают мимо знакомые и родные картины. Береза у мосточка с разбитой в грозу вершиной, под ней не раз укрывался от проливных дождей, рябины по канавам, одаривавшие по осени терпкой ягодой, разлапистая ель, на которой в далеком детстве просидел часа три, спасаясь от волков, пока не появился попутный трактор.

Дорога ползет в гору, втягивается в Большой лес, в котором теперь так же трудно заблудиться, как в московском метро – сплошные дороги и просеки. И вот уже видны с угора рассыпанные дома. Еще километра три перелесками, полями, и – у цели!

На спуске догоняем человека в броднях с тощим рюкзаком. Он улыбается и радостно машет рукой.

– О, так это старый приятель, Витюшка Кошкин!

Я оставляю пропахшую теплым хлебом телегу, и мы шагаем рядом, весело болтая.

Виктор вообще-то не деревенский житель. Родители его жили в Шексне, но он пропадал все каникулы у дядьки в деревне. За родину ее и считает.

– Тянет?

– Что ты! Смену ночную закончил и – в деревню. К ночи опять надо на завод. Побуду у дядьки немного, на речку сбегаю и – обратно.

– А помнишь, как маленький из дому-то сбежал в деревню?

– Что ты! Поди, лет пять было. Так в деревню охота – до слез. А батьке все недосуг свезти. Надумал сам идти. А страшно. В деревнях – ребята большие обидят, собаки покусают, в лесу – волки, разбойники… Ножик – складешок для обороны взял, собакам – два пряника, а чтобы ребята не обидели – лампочку от фонарика. Их тогда в магазинах мало было. В рот ее запихал, чтобы не потерять. Думаю, если ребята приступятся драться, достану лампочку и отдам. Только, чтобы в деревню пропустили.

Так вот все и шел, по кустам да по обочинам хоронился. Еле приплелся. Дядя Вася увидал меня в заулке: «Ой, Витюшка пожаловал! А папка где?» Я говорю: «Папка у магазина завернулся, некогда ему». Попало потом, конечно.