Водитель «ЗИСа» посмотрел на песчаный холм, поляну, огромные деревья и голубое небо. По небу плыли плавно и неторопливо тонкие концентрические окружности величиной с трехкопеечную монету. Они покрывали пространство небольшими кучками и были похожи на маленькие мыльные пузыри, только не объемные, а плоские.

«Ну вот, теперь я знаю, что это облака плывут, а раньше я никогда не видел их», – вслух подумал водитель…

Он бросил веревочку, за которую тащил свой, хотя и большой, но все же игрушечный грузовик и вывалил камушки из его кузова на кучу песка в центре крошечной полянки в зарослях вишняка.

Водителю было не больше трех лет от рода и, по-видимому, он страдал малокровием из-за недостаточно хорошего питания, отчего в глазах у него плыли «мухи», которые он принимал за облака.

Солнце щедро дарило свет и тепло старому саду, такому же старому бревенчатому дому, малышу, песчаной куче и всему миру.

Довольно большая лужайка, поросшая мягкой коротенькой, словно стриженой травкой, приютившаяся на перекрестке трех улиц: Верхней, Нижней и Почтовой была занята срубом дома, который время от времени менял свой облик, так как его увозили на место строительства, но на этом месте вырастал, почти как гриб, новый сруб, и ватага мальчишек порой даже не замечала подмены. Сруб как сруб – всегда из свежих отесанных бревен, приятно пахнущих сосновой смолой.

С утра до позднего вечера над поляной был слышен шум веселых детских голосов, сопровождающий всяческие игры и озорство.

Со стороны поляна казалась беспорядочным скоплением детей. На самом деле здесь существовал строгий, хотя и не писаный закон. Все играющие были объединены в возрастные группы. Сруб принадлежал мальчишкам 10—12 лет.

Закон этот почти никогда не нарушался. Правда, был один курьезный случай.

Первоклассник, маленький ростом мальчик с большими черными глазами, щупленький, говорливый и озорной, явился к срубу в новенькой форменной фуражке. На эмблеме, в самом центре, красовалась буква «Ш» – школьник.

«Швед, швед», – начали дразнить мальчишку старшие ребята. Мальчишка насупился и молча, полез по неубранным еще лесам сруба на стену. Он забрался на самый верх, лихо прошел по балке и уселся на ее середине, словно на коне.

«Сами вы шведы, – гордо огрызнулся он с чувством превосходства высоко сидящего человека, – кто пройдет по балке, как я. Эх, вы, трусы!».

Чернявый, тощий, длинный и какой-то угластый мальчик с очень круглой кличкой «Ляка» не спеша, подошел к срубу, ловко взобрался на стену и в три шага по балке очутился возле первоклассника. Он снял с его головы фуражку, прежним путем, ловко балансируя руками, как канатоходец, сделал поворот назад, спрыгнул со стены внутрь сруба. Укрывшись в его углу, он помочился в фуражку, прежним путем добрался до мальчугана и напялил мокрый вонючий картуз на голову, так, что скрылись лоб и уши.

«Не хвались, швед», – посоветовал он.

Моча текла по волосам, шее, за воротник. Мальчик плакал. Поляна хохотала.

Эта поляна словно с холста Куинджи – ромашковая поляна на опушке леса. Коротенькая июньская ночь. Странно, но еще заливаются соловьи, хотя, кажется, им пора сесть на гнезда. Беседка на опушке, рядом неширокая речка горбится черной водой, дорога с уснувшей пылью бесшумно вбегает на деревянный мост. Смуглая, черноволосая, тоненькая девушка и молоденький паренек с густыми непослушными вихрами, обнимающий ее стройный стан. Им хорошо! Молодость! Любовь! Нежность! Кажется, будто время остановилось, будто они только и существуют в этом мире: он, она, опушка, беседка, поляна в ромашках да черная вода речки. Поляна слушает их шепот, биение их сердец в ночи…