Остерегайтесь полян с неизвестными желтыми цветами, подобными отражению солнца в осколках зеркала, они коварны. Особенно остерегайтесь, если вы молоды. Пусть не встретятся на вашем пути такие поляны!
Поляна 6
Десять долгих лет ему не встречались никакие поляны. Асфальт шумных городов вытеснил их. Правда, они мелькали довольно часто за окнами вагонов, проплывали под крыльями самолетов, но это были чужие поляны. Его полян среди них не было.
Поляна 7
Поляна у Соборной горки была укрыта толстым пушистым ковром снега. Она была чиста и бела, на ней не было ни единого следочка. Снег валил валом и укрывал ее все толще и толще.
Он встретил ее не на этой поляне. Он пришел к ней прямо домой. Улица, дом, двор, подъезд совершенно не изменились за эти годы, только он помнил их теплыми, летними, а сейчас стояла зима.
Он застал ее дома. Она была рада. На маленьком столике в беспорядке валялись журналы. Сверху – польский сборник «Кобетта». Настольная лампа под зеленым абажуром создавала уют. Она сидела в кресле, он в дальнем углу дивана у двери.
– Как ты живешь? Не замужем? – спросил он.
– А как ты?
– Женат, дочь осенью в школу пойдет.
Он женился тогда, после их разрыва, как-то по-дурацки, со злостью на нее, на себя, на весь белый свет. Правда, теперь все у него было: работа, квартира, должность, дочь, да и сама столица, казалось, вот-вот ляжет у его ног. Он преуспевал в делах.
– Работа неплохая, должность. В общем, все нормально.
– Жену любишь?
Он помрачнел немного и промолчал.
– А дочку?
– Дочку люблю, – ответил он.
– Тебе с ними хорошо?
– Да, хорошо, – машинально ответил он.
Вдруг, будто что-то тупое и тяжелое ударило его в затылок.
– Зачем я лгу тебе. Плохо мне! Я люблю тебя, все эти годы люблю! – он ринулся к ней, примостился на подлокотнике кресла, целовал ее. Она отвечала на его поцелуи.
За окном падал снег, все теплее укрывая город. Он падал и на поляну у Соборной горки. Поляна спала и видела восхитительный сон.
Поляна 8
В небе застыло уж не то ласковое европейское солнышко, согревающее все живое и наполняющее землю плодородием и радостью. В зенит поднималось палящее, ослепительно-яркое тропическое светило, от которого все ищет спасения в тени у воды.
«Жаркий сегодня выдастся день, – подумал он, – и деваться некуда. Дела все сделаны, а уехать домой можно только вечером, надо же, как редко тут проходят поезда». Он попросил на проходной хлебоприемного пункта удочки, накопал червей и пошел вон из поселка в сторону синеющих вдали сопок, под склонами которых где-то протекала Дау-Би-Хе. Дорога шла через луга. Такого великолепия трав он еще никогда не видел. Местами трава покрывала его с головой. Яркими пятнами то здесь, то там, рассыпались скопления цветов: жарки, желтые и оранжевые лилии, пурпурные гвоздики. Он вышел на поляну, где трава была, не так высока и доходила лишь до колен. Поляна была сплошь покрыта фиолетово-бархатными ирисами. Словно кто-то изрезал в мелкие лоскутки праздничную рясу митрополита и разбросал их по траве.
«Жаль, что не видит она», – подумал он и, бросив удочки, стал собирать плотные высокие стебли, увенчанные фантастическими цветами. Он собирал их, а когда опомнился, то понял, что букет не возможно будет унести в руках, так он велик. Перевязав букет ремнем от брюк, он посмотрел на часы и понял, что пора возвращаться, иначе можно опоздать к поезду.
В большой дальневосточный город поезд прибыл еще ночью. Он поймал такси, приехал домой, осторожно, чтобы никого не будить, открыл дверь, вошел, набрал ведро воды, поставил в него ирисы и водрузил ведро на стол.