Отец приобнял дочь за плечи, прижал к себе. Его голос звучал тихо и спокойно:

– Ему понадобятся теплые вещи, трусы, носки, зубная щетка. С этим, я надеюсь, справишься. Собери сумку, и как только будет понятно, где он содержится, передачу я организую. Ничего не могу тебе пообещать… Будь аккуратнее, сейчас особенно.

Маша отстранилась от отца и спросила:

– Ты же понимаешь, что все это обвинение – бред. Ты это понимаешь?!

– Возможно, ты права. Скорее всего, ты действительно права. Но нельзя исключать, что…

– В смысле?! – Маша вскрикнула. – Исключать что?! Отец, ты прекрасно знаешь Сашу! Какое свержение власти?! Да он мухи не обидит!

– Тише, милая, тише, – ласково попросил отец.

Маша перешла на шепот:

– Объясни мне, как такое возможно? Среди ночи человека вытаскивают из постели, обвиняют не пойми в чем, увозят в наручниках неизвестно куда, не пускают к нему адвоката. А я вместо того, чтобы его защищать и действовать, должна просто тихо сидеть и ждать? И чего ждать? Приговора?! Расстрела?!

Маша больше не могла сдерживать себя, по ее щекам потекли слезы. Она, всхлипывая, уткнулась в плечо отца. Он снял перчатку и погладил ее по голове как в детстве.

– Милая, все, что я могу тебе сказать, вряд ли тебе понравится. Сейчас тебе нужно просто успокоиться. Я постараюсь что-то выяснить, и уже тогда мы сможем принимать какие-то решения.

Они вернулись в дом, такой нарядный и ярко подсвеченный гирляндами, теплый и уютный, как будто застывший в ожидании праздника. Маша вдруг почувствовала злость на этот вычурный комфорт и на всю торжественную атмосферу отцовского дома.

Тогда, когда Саша в тюрьме…

Она отказалась остаться на ужин. Отец передал ей корзинку, заполненную контейнерами с домашними вкусностями, приготовленными Алевтиной Петровной, и чмокнул в лоб, изображая подобие улыбки.

Маша шла к машине и беззвучно плакала. Ее мир рушился, а она была просто наблюдателем.

Проводив дочь, Судья Высшего суда поднялся к себе в кабинет. Он действительно нервничал, ощущая какой-то неприятный холодок, пробежавший по спине, а щеки, наоборот, горели огнем. Закурил. И несмотря на то, что он был практически уверен в своей безупречности – слишком долго находился в системе, стал перебирать бумаги в нижнем ящике стола, закрывающемся на ключ. Какие-то из них разорвал, сложил в предварительно очищенную от окурков пепельницу и поджег. С особой внимательностью осмотрел содержимое сейфа и, оставшись удовлетворенным, вернулся к столу. Там среди документов он отыскал маленький невзрачный кнопочный телефон, набрал номер и после формального приветствия попросил о встрече завтра утром, до работы.

Судья погасил свет, подошел к окну и, чуть приоткрыв его, запустил в кабинет свежий воздух. Он размышлял: «В последние дни активизировались негласные проверки среди судейских. Отдел кадров направил в СТОЗА запрошенные сведения о родственниках судей, их доходах и имуществе. Какая-то очередная чистка рядов? Сейчас никто не захочет высовываться и подставляться, дабы не привлекать к себе внимание и быть обвиненным в пособничестве».

Из окна кабинета был виден темный лес, из общей картины выбивались только отдельные верхушки сосен. Они заметно раскачивались из стороны в сторону, стремясь каждый раз, как только стихали порывы ветра, вернуться в строго вертикальное положение.

«Эти деревья крепкие, но гибкие. Подставляя стихии свою крону, они сохраняют корни. А корни – это то, что позволит выжить после любой бури», – подумал Судья.

Вернувшись к столу, он аккуратно сложил бумаги и папки, вытряхнул пепельницу и выключил ноутбук. Сел в кожаное кресло и развернувшись к окну, откинулся на высокую спинку.