– Ты что?

– Деда твоего вспомнила. Как он про ваш старый дом говорил…

Наташа, как всегда в последнее время, мои мысли угадывает. Может, в самом деле, между нами особые волны существуют? Надо исследовать, открытие века получится.

– Он с ним как с живым разговаривал, советовался во всем, – подхватываю я.

Для меня старый Дом тоже был тайной силой, которая послушна только деду. Я их обоих побаивался. А когда дед начинал губами шевелить, будто меня нет рядом, совсем жуть брала. Представить страшно, как наш деревянный дом сносили. Это как уничтожить дерево или даже убить человека. Никто из нас не захотел при этом присутствовать. Это было как раз в тот день, когда умирал дед. Наверное, Дом стонал от боли и обиды и ждал, что мы вот‑вот придем на помощь… Я тогда это не понимал, сердился на деда, что он не хочет в новую квартиру переезжать. Его долго уговаривали.

Все дома снесли, только наш гордо стоял среди новостроек. Дед упрямо говорил: «Скоро умру, тогда сносите. Не долго уж…» Может так быть, чтобы дом и человек как бы срослись, пустили корни друг в друга? Может, дед в самом деле из‑за дома умер, не захотел жить без него? Страшно.

Нож в Наташиных руках перестал быть ловким и быстрым. Она спросила:

– Дед рассказывал, как построил дом?

– Нет.

– Удивительная история.

Оказывается, дед в молодости (до сих пор не могу это представить) был влюблен в девушку, дочь столяра с соседней улицы. Он, подающий надежды ученый, рассказывал тайны живого – каждой травинки, букашки. Она слушала, молчала… И вдруг стала гулять с другим, молодым столяром, учеником ее отца. Тот не умничал, а просто мял и целовал девицу… Дед взял в руки топор. Такая боль обжигала его, что он мог бы убить их, себя, начать крушить все вокруг. Но вместо этого стал строить дом. Один, почти без отдыха и сна. Все потом приходили любоваться строением, похожим на корабль, готовый отправиться в плавание.

– И девушка вернулась к нему? И стала моей бабушкой?

– Нет. Это ведь жизнь, а не сказка.

Мы помолчали. Я представляю деда, который рассказывает Наташе эту историю, и неожиданно говорю:

– А дальше дед наверняка сказал, как жаль, что он не встретил тебя лет шестьдесят назад.

Наташа краснеет.

– Откуда ты знаешь?

Чудачка! Разве можно влюбиться в кого‑нибудь, если рядом она. Наверное, раз в двести лет удается встретить человека, который так тебя понимает. Не то что та девица, которая отказалась принять от деда целый мир. Скорее всего, она так и не поняла, что потеряла.

– Вы что же, на год вперед решили картошки начистить? – возвращает нас к жизни мама.

А Лешки все нет и нет…

Мы шагаем с Наташей по заветной улице, но никто не салютует нам снежками.

– Может, мне не приходить пока? – жалобно спрашивает она.

– Это еще почему?

– Неужели ты не понимаешь? Он сейчас не хочет делить тебя ни с кем. Знаешь, как он на тебя смотрит? Как изголодавшийся зверек.

– Скажешь тоже, – недовольно бурчу я. – Поговорю с ним по‑мужски, и все будет в порядке.

Где он бродит? На обратном пути я обошел все наши места. Возле крепости нашел пуговицу от пальто. Опять отлетела. Неловко позвал: «Ле‑о‑ша». В ответ молчание. Рядом дома светятся, а кажется, что кругом пустота. Только снег бесится.

Не могу уйти. Дома тепло, а мальчишка, может, мерзнет где‑то. Зачем я его отпустил? Сейчас понимаю, что нехорошо получилось. Никуда он не собирался – и вдруг про тетку вспомнил. А я его не удержал. Мне‑то хорошо было.

Так бьется сердце, словно оно не во мне вовсе. Будто где‑то рядом сидит Лешка, сжавшись в комочек, а снег заносит его и заносит.

Чушь! Может, он давно вернулся, сидит с мамой и ждет меня. А?